Уж если они захотели истребления, так начнет его сам император. И в глазах старика вспыхнул тот самый огонь, с которым он когда-то сразил рокового вепря.

Эдикт был предельно краток и убедителен, как блеск обнаженного меча. Каждый христианин, независимо от того, будет ли он приведен к алтарю из тюрьмы или с улицы, обязан принести жертву перед статуей императора или другого бога. Никто не может быть освобожден от исполнения этого предписания. Всякий, отказавшийся повиноваться, будет предан прямо в руки палачу, минуя все стадии обычного судопроизводста. Имущество осужденных подлежит конфискации, а заявителю, если таковой был, выдается соответствующее вознаграждение.

Энергичные меры принял император и по делу об азиатских смутах, приказав направить в эти районы карательные легионы, командование которыми возложил на Галерия. В помощники ему он назначил Максентия и Константина: с одной стороны, чтоб обеспечить взаимный контроль, а с другой – чтобы проверить, достоин ли его доверия сын Констанция, к которому прежде он был весьма расположен. Хотя Галерий, после того как главный его свидетель изменил ему, уже не смел делать новых намеков о преступном поведении Флавиев, а сам император больше ни о чем не расспрашивал, все же подозрение у него уже возникло. Оно могло рассеяться лишь в случае, если принцепс проявит непримиримую ненависть к бунтующим безбожникам.

С Квинтом император решил рассчитаться сам. Он послал в Салону за садовником быстроходный корабль. А чтобы преждевременно не встревожить старика, послал ему в знак своего благоволения лозы египетского винограда, для беседки в дворцовом саду.

Вечером Диоклетиан навестил императрицу. К его удивлению, августа даже не вспомнила о Пантелеймоне. Тогда он сам осторожно заговорил о том, что сегодня должен был бы прибыть врач.

– Да ты не беспокойся, – улыбнулась императрица. – Видишь, я совсем не волнуюсь. После обеда я немного вздремнула и во сне разговаривала с ним. Он сказал, что пройдет еще много времени, пока мы встретимся. Но и до той поры он меня не оставит и будет оттуда, издалека, заботиться обо мне.

Слова жены потрясли императора. Он ушел, сославшись на головную боль, и в самом деле спал очень плохо. А утром вовсе не мог подняться и пролежал целую неделю в лихорадке, причину которой врачи так и не сумели установить. Когда лихорадка прошла, они рекомендовали императору продолжительную прогулку по Нилу. Императрица тоже уговаривала его поехать, отдохнуть немного. Сначала он колебался, сказал, что, пожалуй, согласен, если вместе с ним поедет августа. Однако императрица просила позволения остаться дома, так как она со дня на день ждет Валерию, которая сообщила ей необычайную новость.

– Ты знаешь, Диокл? Может быть, скоро у нас будет внучек, – сказала она, сияя, от радости. Диоклетиан молча кивнул и отдал приказание готовиться в путь. Он не желал встречаться с дочерью, которую никогда не любил, а после такой новости эта встреча была ему тем более неприятна. В самом деле, ведь если родится мальчик, то со временем он может потянуться за порфирой Квинтипора.

Через несколько дней император отправился в путешествие. Кроме небольшой свиты, он взял с собой Квинтипора и Титаниллу.

Впервые после возложения на плечи его императорской порфиры Диоклетиан отправлялся в путь, заранее не подготовленный магистром дворцовых служб. С малой свитой он мог плыть на барке по Нилу или ехать на верблюдах куда угодно, без того чтоб о нем возвещали громогласные трубы и ему докучали официальные ораторы.

Правда, за исключением крупнейших городов Дельты, оставленных императором в стороне, на остальной территории провинции римского режима, собственно, вовсе не было. Кроме таможенных чиновников да сборщиков налогов, для поддержания порядка в долине Нила было достаточно нескольких опальных сановников с горсткой легионеров. Страна священной реки выше Таниса уже превратилась в живую мумию, на которой, так же, как на каменных гробницах забытых фараонов, лежала печать Тота[135], бога с головой ибиса. Странные египетские боги еще царствовали в этой стране, но уже не управляли ею. Владения их не простирались дальше безмолвных святилищ и крестьянских хижин, лепившихся на развалинах городов, некогда знаменитых своими храмами. В Элефантине еще раздавался хриплый рев Хнума, могучего барана, отца богов, давшего дыхание всему живому. В Эдфу, в глубине своего святилища еще клекотал Гор, кобчик солнца, в жестокой борьбе одолевший Сета, ужасного бога-злодея, творца тьмы и засухи. В Тентирах терлась еще белыми боками о стройные колонны своего храма Гатор, корова с кроткими глазами, выкормившая божественного кобчика и одарившая смертных изобилием жизни и радостями земной любви. Однако власть этих богов походила теперь, скорее, на службу верующим за пожертвованный пучок сена или кусок мяса. Жрецы древних храмов, некогда жившие наподобие владетельных князей, в порабощенном римлянами Египте превратились в тихих и скромных деревенских служителей культа. Завоеватели отрезали под свои колонии львиную долю храмовых земель, уничтожили налоговые привилегии жрецов, и египетские священнослужители влачили теперь такое же жалкое существование, как и их боги. Вместе со своей паствой они вынуждены были жить подаяниями богатых римлян и греков, предпринимавших далекое и не всегда безопасное путешествие в Египет только для того, чтоб нацарапать свои имена на голенях Мемноновых колоссов. В высшем обществе не считали видевшим свет человека, который не мог рассказать, как он в Арсиное кормил понимающего речь своего жреца священного крокодила, а в Копте своими глазами видел на алтаре волосы Исиды, вырванные самой богиней в скорби по утраченному супругу и до сих пор сохранившиеся, несмотря на то, что паломники нещадно крадут их в течение вот уже нескольких тысячелетий. Не все греки и римляне, посещавшие Египет, были благочестивы: встречались среди них и такие, которые, рассматривая египетских богов, весело улыбались; у других навертывались слезы при виде того, как погружается в смертельное оцепенение страна, чей народ воздвигал величественные пирамиды, когда предки греков и римлян ходили еще в козлиных шкурах и питались желудями. Но поскольку и веселое, и скорбное настроение делают человека добрее, чужестранцы не оставляли пустыми рук, протянутых за подаянием. Так вот и кормили друг друга люди и боги долины Нила.

Император был необыкновенно щедр, и поэтому его принимали скорей за разбогатевшего торговца, чем за благородного господина. Никто даже не подозревал, что этот усталый, сгорбленный старик, поддерживаемый под руки юношей и девушкой, и есть грозный властелин мира, одним мановением которого решаются судьбы смертных и бессмертных. Старый мемфисский жрец, взятый в качестве проводника и переводчика, тоже не считал нужным ради этого старика распространять свои сообщения за пределы обычных легенд, рассчитанных на ослепление иностранцев. Пирамиды уходят в землю ровно настолько, насколько возвышаются над землей. Истоки Нила отыскать невозможно, так как на расстоянии одного дня пути от водопадов живут ужасные карлики-троглодиты, гарцующие верхом на рогатых муравьях. В Саисе хранится кумир богини, которая явилась во сне Птолемею Авлету[136]с требованием, чтоб он увез ее из Тира, где нравы людей нестерпимо развратились. Царь направил в Тир послов, и они обещали за статую столько золота, сколько та потянет; однако тирийцы очень грубо обошлись с царскими посланцами. Тогда статуя сама сошла с постамента, села в лодку и через месяц морского плавания причалила в Саисе, где для нее немедленно воздвигли храм. Однако до сих пор никто не знает, какую именно богиню изображает эта статуя. Лицо ее завешено покрывалом, и ни один смертный еще не приподнимал его, так как надпись на цоколе гласит, что приподнявший навсегда утратит способность смеяться. Правда, случилось однажды, что перед одним учеником александрийской школы, неким Бионом, завеса вдруг сама отодвинулась, но он успел лишь воскликнуть, что видит богиню долженствующего свершиться, и тут же упал замертво.