Привезенные на шлюп мальчики были один по пятнадцатому, другой по десятому году от роду. Старший, с помощью знаков, рассказал нам следующую историю.

Они с острова Анны и бурей занесены были с их родственниками на остров Матеа, потом пристали туда же другие лодки с неприятелями, которые перебили и съели прежде прибывших, выключая четверых мальчиков, успевших убежать и скрыться в кустах, где и оставались они, пока неприятельские лодки не удалились от острова. Видя наши шлюпы и наслышась, что европейцы людей не едят и не обижают, решились просить знаками, чтоб мы взяли их с этого острова.

Мальчики были понятливы и имели склад лица, близкий к европейскому. Они знали остров Отаити, который называли Таити, и показывали, что остров их лежит от нас на юго-восток. Мальчиков остригли, вымыли, надели на них брюки и куртки из тика, и они не походили более на дикарей.

21 июля рано поутру все офицеры были на палубе и часто смотрели в ту сторону, где Отаити должен был открыться. В девять часов закричали с салинга: «Виден берег!». В зрительные трубы действительно можно было рассмотреть очерки двух отдельных чуть-чуть синеющихся гор. Отаити открылся нам с лишком за пятьдесят миль. По мере приближения к нему новые горы выходили из моря и переменяли рисунок картины, легкие тени стали оживляться, и к вечеру остров Отаити, покрытый богатейшей тропической растительностью, представлялся уже нам во всей красоте своей. Но в тропиках скоро темнеет: настала ночь почти без сумерек. На взморье засверкали огоньки, волны озарялись фосфорическим светом от скользящих рыб. Над горами острова плавали темные тучи, но большая часть неба была чиста и усеяна яркими звездами. Млечный Путь блистал неизвестным для северных жителей светом, особенно пояс его, проходящий от ног Центавра чрез Крест к середине корабля. По небесному своду пробегали нередко огненные метеоры. Горящий в беспредельном пространстве Южный Крест как бы осенял наши шлюпы[143].

По восточную его сторону загадочное темное пятно, в виде груши, как бездонная труба в беспредельное пространство неба, из которого ни одна звездочка не посылает отрадного луча; этот так называемый Угольный Мешок невольно привлекал на себя внимание и еще более возвышал блеск звезды на оконечности Креста. Нельзя равнодушно смотреть на туманные пятна, которых насчитывают тысячи; иные и в самые сильные телескопы не разлагаются на звезды и, по мнению астрономов-поэтов, может быть, состоят из скопления мировой материи. Ночь тропическая на 22 июля пред Отаити, царицей Полинезии, с темно-голубым небом, при стройном шествии небесных светил, которые, по выражению одного христианина-поэта, «имя Бога в небесах своим начертывают следом», была невыразимо прелестна и принадлежала к числу таких, которые в жизни человеческой редко повторяются, может быть потому, что дают слишком уже много чистейших наслаждений.

Поутру 22 июля, подходя к мысу Венеры, мы имели пред глазами самую восхитительную картину. Отаити представился нам опоясанным тройной лентой из серебра, золота и зелени от разбивающихся о прибрежье волн, от чистейшего на взморье песка и роскошного ковра зелени, на котором возвышались кокосовые и банановые пальмы, служившие приютом для чистеньких веселых домиков; с гор катились светлые ручьи; островитяне суетились, спешили спускать с берега свои лодки и поплыли к нам навстречу; впереди их шел европейский ялик; шлюпы легли в дрейф, и ялик пристал к «Востоку». На нем сидели два островитянина; один из них высокий ростом, смуглого лица, в белой коленкоровой рубашке вошел на шлюп и подал капитану Беллинсгаузену письмо, сказав на худом английском языке, что оно от короля.

Письмо было следующего содержания:

Государь мой!

Я послал лоцмана провести вас на Матавайский рейд и буду рад вас видеть в безопасности на якоре.

Капитан Беллинсгаузен одного из посланных оставил у себя, а другого отослал на «Мирный». Шлюпы направили свой путь прямо к мысу Венеры, миновали коральный риф и, пройдя узким проходом между этим рифом и Дельфиновой мелью, бросили якорь на Матавайском рейде, неподалеку от берега, на том самом месте, где в 1767 г. капитан Валлис имел с островитянами сражение и где стоял Кук.

Едва успели положить якорь, как множество лодок окружило наши шлюпы; островитяне навезли нам лимонов, апельсинов, бананов, ананасов и кокосовых орехов и выменивали их за безделицы. Отаитяне имели открытые, веселые лица, большая их часть была без одежды, некоторые, однако ж, были в неполных костюмах: кто в одних брюках, кто в куртке без брюк или в одном камзоле. В числе приехавших к нам гостей были два матроса – один американец, другой англичанин. Первый служил некоторое время в нашей Североамериканской компании и выучился несколько русскому языку. В бытность его на острове Нукагиве женился там на молоденькой островитянке, потом переехал на Отаити, обзавелся домом и пользуется покровительством короля Помаре. Капитан Беллинсгаузен взял его к себе в переводчики, а англичанин для той же цели поступил на наш шлюп; от него мы узнали, что все отаитяне исповедуют теперь христианскую веру.

После полудня приехал на «Восток» английский миссионер Нот, находящийся здесь более двадцати лет, и объявил, что король Помаре едет на шлюпы. В самом деле, мы увидели большую двойную лодку, шедшую к «Востоку». На помосте ее сидел высокий мужчина важного вида, в белой коленкоровой рубашке, сверх которой надет был кусок белой ткани, в которой сделана была прорезь, чтоб могла проходить голова; от пояса до пят он был обернут в белую материю и имел на глазах синие очки; волосы спереди были гладкие и острижены, а сзади завиты в один висячий локон. Это был Помаре. Назади помоста, под навесом, наподобие кибитки, помещалось королевское семейство и придворные дамы. Лодка скоро пристала к «Востоку». Помаре взошел первый, подал руку капитану Беллинсгаузену и подождал, пока не взошло все его семейство, состоящее из королевы, дочери и невестки, у которой на руках был грудной младенец, сын короля. Королева, по имени Тире-Вагине, лет двадцати пяти, невысокого роста, очень стройная женщина с маленькими живыми глазами, одета была в белую материю от груди до низу, сверх которой наброшена была другая такая же ткань, вроде шали, на голове у нее был из свежих кокосовых листьев маленький зонтик. Дочь, Аймата, лет десяти, была в цветном ситцевом платьице; тетка ее была одета так же, как и королева, а придворные, почти все хорошенькие дамы, драпировали себя очень грациозно белыми и желтыми тканями, которые приготовляют из коры хлебного дерева; на голове у них, как и у королевы, были зонтики из свежих кокосовых листьев или гирлянды из душистых цветов.

Короля с семейством и свитой пригласили в каюту. Король и королева сели на диван. Помаре неоднократно повторял слова: «рушень, рушень». Произнес имя Александра, потом Наполеона и засмеялся. Видно, что последняя гигантская борьба в Европе дошла и до Отаити. Капитан Беллинсгаузен пригласил гостей к обеду. Король занял первое место, по правую его руку села королева, потом Нот и наш капитан, по левую сторону принцесса Аймата и капитан Беллинсгаузен. Сестра королевы села поодаль и нянчила будущего властителя острова Отаити. Король кушал с аппетитом, часто наливал себе в бокал вино и отпускал остроты в роде следующих: «Я думал делать дорогу от дворца до пристани, теперь это не нужно; надеюсь, что русские ее протопчут». Когда капитан Беллинсгаузен извинился, что за столом мало свежего кушанья, Помаре возразил: «Знаю, что рыбу ловят при береге, а не в глубине моря!» Заметив, что вода не совершенно была свежа, велел одному островитянину подать кокосовой воды. Повеление это тотчас было исполнено; островитянин принес больших кокосовых орехов, отбил искусно молотком верхушки и налил в стакан кокосовую воду, которую Помаре смешал с вином. Когда же наливал цельное вино, то всякий раз пил за чье-нибудь здоровье, стукаясь бокалами. После обеда спросил сигар и пил кофе. В это время живописец Михайлов срисовывал с него портрет. Помаре, заметив, изъявил на то свое согласие и был срисован держащим в руке медаль, а королева, нимало не стыдясь, кормила при всех сына своего грудью.