А зачем могли понадобиться Балясину иностранцы с Востока? Чем его контора торговала? Может, конечно, и турецким табаком, но навряд ли тут речь о нем шла.

Скорее всего нашел он там, в Париже, хорошего покупателя на этот самый клад…

Правда, навряд ли об этом кто-то Люське сообщил или оставил ее при переговорах присутствовать. О таких делах говорят один на один, не больше…

Прошло немало времени, пока Люська заворочалась, проснулась и села на постели. Несколько раз осмотрелась, зевнула.

— Скоро обед, между прочим, — заметил Никита, — полвторого уже.

— А Вальтика, значит, уже хоронят… — припомнила Люська. — Эх, сука же я беспородная! Люська заревела.

— Ладно, не плачь… — неумело взялся утешать Никита. — Ничего не вернешь уже. Все как есть, так и будет…

Он подсел к Люське, но она отстранилась от него, упала лицом в подушку, всхлипывая и сотрясаясь от рыданий.

— Наверно, крепко ты его любила… — вздохнул Ветров. Помолчали. Люська спросила:

— Выпить есть у тебя?

— Есть, кажется, Светка вон там пакет оставила, на столике.

В пакете действительно оказалась бутылка «Древлеславльской» и несколько бутербродов со вчерашней закуской. Никита разлил.

— Ну, — сказала Люська, — за упокой души раба Божьего Валентина!

Встали, выпили не чокаясь.

— Напьюсь я, точно! — заявила Люська. — Иначе сдохну или свихнусь. А так, поддатой, все нипочем. Все просто. И жизнь проще, и вообще…

— Ну, тогда еще по одной? — предложил Никита.

— Валяй! Я знаю, думаешь, меня пьяную опять трахнуть можно?

— Это от тебя зависит, — сказал он. — А потом, извини, но ты сама этого хочешь. Потому что будешь воображать, будто у тебя это с Балясиным… Я ж помню, что ты меня Валькой назвала…

— Запомнил… — горько усмехнулась Люська. — Правильно угадал. Потому что мне это только и осталось — себя обманывать!

— Ну, со временем, наверно, отойдешь… Еще полюбишь, и тебя полюбят.

— Легко сказать… По два раза так не любят, понимаешь?! Ой, да что с тобой разговаривать, с пацаном! Ни за что не поймешь… Может, если влюбишься когда-нибудь. Не так, как сейчас, а по-настоящему. А Светка, дура, тебя испортила. В постель потащила, сперва к себе, потом ко мне… Так из нее, девки, кто-то шлюху сделал — и она тот же финт выкинула, только с пареньком.

Может, где-то хорошая девочка ходила, с которой тебе назначено повстречаться, полюбить — а теперь все. Теперь ты будешь только о том думать, как под юбку залезть. А любить не сумеешь!

— Посмотрим, — проворчал Никита. — По-моему, выпить собирались…

— Будь здоров! — на этот раз не стали имитировать поминки и чокнулись. — Нормально идет, хорошая водка…

— Вот ты говоришь, что ты Балясина любила, — спросил Никита, — он-то тебя любил? Ведь с женой он так и не развелся, верно?

— С Альбиной-то? — переспросила Люська. — Нет, не разводился. У него от нее дети, сейчас большие уже. А детям важно, чтоб у них отец был. А жил — в смысле любви — со мной. Мы, кстати, с Альбиной врагами не были. По крайней мере, до пятницы. Ночевал-то он дома последнее время, а ко мне только забегал.

Поэтому она за него спокойна была. Знала, что его всегда можно у меня найти, если что.

— Ну а вообще? Чего ты хорошего от него видела?

— Ну а вообще-то — дачу подарил, ту, где мы были. Машину, тряпок много, колец, косметики — вообще без счета. Бабки на работе платил хорошие. Возил с собой часто, даже за бугор.

— И далеко вы, за бугор ездили? В Турцию небось?

— Были и в Турции. Но и в другие страны ездили. Даже в Бразилии, на карнавале в Рио…

— А в Париже тоже были?

— Этим летом ездили. Но там не так интересно. В Лувре, правда, были, в «Гранд опера» и еще в каком-то кабаке крутом, там мельница на рекламе светится.

— «Мулен Руж»!

— А ты что, тоже там бывал?

— Я? Мне в этот Париж сто лет не попасть…

— Вот видишь, ты московский, столичный, а в Париже не бывал. А я, дура провинциальная, сподобилась.

— Конечно, чего не ездить, когда любовник богатый, — сказал Никита с почти классовой враждебностью. — Бабки шальные, езжай и балдей сколько влезет.

— Ну, Балясин туда не балдеть ездил, а работать, с фирмачами разными встречался, с банкирами.

— И тебя с собой брал?

— Когда как. Когда нужно произвести впечатление — брал. А иногда только переводчика возил. Ну а когда к нему кто-то в отель приезжал, тут он меня обязательно показывал. Кофе подать, коньяк или там минералку. Иногда сидела и записывала, чего надо сделать.

— Небось все французы, когда на твои ноги смотрели, сразу цену сбавляли…

— съехидничал Никита.

— Это я не знаю. На что они там смотрели и чего сбавляли, — хмыкнула Люська. — А то, что там наши бабы впечатление производят, — это точно. Балясин мне даже как-то говорил, что я — визитная карточка фирмы.

— Конечно, такая блондиночка… А французы небось все темные. Я слышал, что брюнеты к блондинкам тянутся.

— Ну, это я не знаю, — хмыкнула Люська, — французы, во-первых, разные, так же, как русские. Там и брюнеты, и шатены, и рыжие, и блондинов до фига. Да и вообще в коммерции их на улыбку не возьмешь. Они прижимистые. А вот арабы или иранцы — те за лишний взгляд или за улыбочку могут хорошую сделку отдать. Вот к ним меня Балясин всегда вывозил.

Это было уже совсем близко к теме задания. Никита даже насторожился.

— Тебя там, случайно, в гарем не приглашали? — хмыкнул Никита. — На должность любимой Гюльчатай?

— Самый смех, что да, — улыбнулась Люська. — Был такой момент. Иранец один, Мохаммад Парвани, Балясина все спрашивал, жена я ему или нет. А потом пятьдесят тысяч долларов за меня предложил.

— При тебе?

— Нет. Я там при разговоре не присутствовала. Только кофе подала и ушла.

— Это он, выходит, тебя за пару минут разглядеть успел?

— Ну а что, разве нельзя за пару минут понять, красивая женщина или нет?

— и она состроила Никите глазки.

Ветров прикинул, что Люська под воздействием пары стопок позабыла о том, что выглядит сейчас не совсем так, как в Париже, а заодно и вообще очень «расковалась». Хотя разговор, несомненно, развивался в том направлении, которое очень пригодилось бы Светке, Никита стал тяготиться тем, что ему надо «поворачивать» Люську на воспоминания о Балясине и всяких там «восточных людей». Гораздо больше ему бы хотелось «повернуть» ее на постель. И фингал со ссадиной были тут совершенно не помехой. С лица известное дело,