Я мрачно просидел, обуреваемый этими мыслями, почти два часа. Потом отворился люк, и в корабль вошел Валентин Хит, крепко сжимая под мышкой большой пакет.

— Вы нашли ее? — спросил я в нетерпении.

Он покачал головой.

— Я даже его не нашел. Но, по крайней мере, теперь я знаю, где он.

— Где?

— На крошечной необитаемой планете под названием Солитер. Это единственная планета, обращающаяся вокруг Беты Сибарис.

Он помолчал.

— Очевидно, плазменная живопись еще опаснее, чем мы себе представляли. Насколько я понял, она может уничтожить все население планеты, если не принять нужных мер предосторожности — а правительство Солтмарша не видит смысла в том, чтобы ценой огромных усилий и расходов защищать своих горожан от последнего хобби Кобринского. Поэтому ему предложили убраться, и сейчас друг Владимир создает свои шедевры на Солитере, где ему некого убивать, кроме самого себя.

— Как это далеко? — спросил я.

— Мы можем долететь туда дня за два, — ответил Хит. — Между прочим, тут у меня для вас подарок.

Он положил ящичек на стойку камбуза, наблюдая за моей реакцией.

— Это от вашей Матери Узора.

— Не может быть, — уныло откликнулся я. — Она не знает, что я здесь.

— Наверное, ей сказала Тай Чонг. Посылка пришла в адрес местного отделения Клейборна, а оттуда ее передали в таможню, предполагая, что мы рано или поздно явимся. Надеюсь, что она больше никому не разболтала.

Он помолчал.

— Не смотрите так подозрительно, Леонардо. Система Бенитара всего в неделе пути от Солтмарша. У вашей мамаши было достаточно времени послать ее, чтоб опередить нас.

— Это правда, — согласился я, позволяя воскреснуть надежде. — У нее было время.

— Видите? — удовлетворенно произнес Хит. — Я же говорил вам, что она не забудет поздравить вас с Днем Признания.

— Должен сознаться, я боялся, что она больше никогда не обратится ко мне, друг Валентин, — сказал я и стал распаковывать посылку. — Особенно после того, как узнала, что меня разыскивает полиция Дальнего Лондона.

Я неловко сдирал пальцами ленты и наклейки.

— Если мне отказано только в Дне Первой Матери, у меня еще остается надежда когда-нибудь вернуться в Семью.

— Вы очень разволновались, — заметил Хит. — Весь горите.

— Я действительно волнуюсь, друг Валентин, — ответил я, добравшись наконец до ящичка и открывая его. — Это больше, чем я смел надеяться и…

Я замер, глядя в ящик.

— Что там? — спросил Хит. — Что-нибудь не так?

— Я просил у Черной Леди знака, — глухо сказал я. — Она дала мне знак.

Я сунул руку в ящичек и вытащил за хвост мелкого дохлого грызуна.

— Я изгнан навечно, — продолжал я. — Всем бъйорннам будет приказано сторониться меня даже при случайной встрече, и мое имя будет вычеркнуто из Книги Семьи.

— Может быть, вы ошибаетесь? — сказал Хит. — Если она в самом деле порывает с вами, зачем тратить усилия на посылку чего бы то ни было?

— Это было бы лучше, — заметил я.

— Не понимаю.

— Главное в праздновании Дня Признания — это пир, — объяснил я, пытаясь совладать с чувствами и ощущая, как бешено меняются мои оттенки.

— Вот поэтому вы и ошибаетесь, — ответил Хит. — Этого зверька вам не могли прислать на День Признания. Бъйорнны ведь вегетарианцы.

— Этим Мать Узора сообщает мне, что я не только опозорен, но больше даже не бъйорнн.

— И кем же она вас считает? — спросил он, уставившись на грызуна.

— Пожирателем плоти.

— Пожирателем плоти? — удивленно переспросил он.

— Человеком.

Владимир Кобринский не соответствовал обычным представлениям о безрассудном смельчаке.

У него было загорелое лицо с глубокими морщинами, редкие волосы с начинающейся лысиной, нос чересчур крупный, зубы кривые и пожелтевшие, на одном ухе не хватало мочки. От природы сильный и мускулистый, он успел набрать фунтов двадцать пять лишнего веса, и живот у него висел над поясом. Руки были разного цвета: правая бронзовая, обожженная солнцами многих миров, а левая — бледная, и это навело меня на мысль, что она искусственная. Ходил он не то, чтобы хромая, но несколько скованно, будто его постоянно беспокоила старая рана.

Мы добрались до Солитера за пятьдесят три часа, и еще полчаса искали, где поселился Кобринский, потому что планета была густо покрыта горами и оспинами кратеров. Он выстроил себе бункер у подножья потухшего вулкана, и Хит, сообщив ему по радио о нашем прибытии, осторожно посадил наш корабль рядом с кораблем Кобринского.

Когда мы вышли из люка, он уже ждал нас с выражением нескрываемого любопытства.

— Вы Хит? — спросил он, глядя на Валентина.

— Именно так.

— Добро пожаловать на Солитер. Всегда рад компании.

Он повернулся ко мне.

— Вы, наверное, Леонардо. Забавное имя для инопланетянина.

— Простите, если оно вас оскорбляет, — сказал я.

— Чтобы меня оскорбить, требуется нечто большее, — спокойно ответил он и замолчал, переводя взгляд с одного из нас на другого.

— О'кей, — произнес он наконец. — Я знаю, что вы не с Солтмарша, и раньше я никого из вас не встречал, так что надеюсь, вы скажете мне, что вам здесь надо, и почему я вдруг приобрел такую известность.

Он усмехнулся.

— Я не настолько влюблен в себя, чтобы поверить, что вы просто хотите посмотреть на мою плазменную живопись.

— Вы говорите так, словно мы не единственные ваши гости, — осторожно заметил Хит.

— Я получил по радио сообщение от какого-то Венциа, — ответил Кобринский. — Он должен быть здесь через пару часов. Все сразу захотели поговорить со мной. С чего бы это?

— Венциа? — озадаченно повторил Хит. — Как ему удалось так быстро нагнать нас?

Кобринский, в свою очередь, озадачился.

— У вас, ребята, никак гонки: кто скорее до меня доберется?

— В некотором роде, — ответил Хит.

— Почему?

— Потому что вы считаем, что вы — очень важная личность, мистер Кобринский, — сказал Хит. — И у нас есть вопросы, которые мы хотели бы вам задать.

— В чем моя важность?

— И об этом мы тоже хотели бы поговорить с вами, — сказал Хит.

Кобринский пожал плечами.

— Почему бы нет? Мне нечего скрывать.

Он помолчал.

— Здесь слишком жарко. Идемте в бункер, — и повернувшись ко мне, добавил: