— Хотя он гораздо севернее Вены и путь туда длиннее, я готова поехать с вами!

— Подумаем, мой друг, подумаем…

Как ни больно ему было принимать такое решение, но от поездки в Амстердам пришлось отказаться, отослав туда concerto grosso в трёх частях для солирующей скрипки, двух гобоев, двух английских рожков, струнных и литавр.

Вскоре была готова серенада «Рыбачья эклога», получившая название «Мопс». На первое её исполнение в Пьета были приглашены иностранные послы, сенаторы и видные представители местной знати. Попечительский совет был представлен в полном составе. По окончании концерта принц Фердинанд Баварский, выразив восхищение музыкой и игрой Вивальди, вручил ему кожаный мешочек, в котором позвякивало золото. Как и предполагалось, принцем был сделан значительный вклад богоугодному заведению Пьета, заслужившему, по его словам, повсеместно громкую славу своими концертами.

Направляясь в гондоле к дому своей подруги и ощупывая в кармане кожаный мешочек, Вивальди подумал: «Подарю-ка я его Анне. Мне эти побрякушки ни к чему». Его появление было встречено радостными возгласами сестёр. Синьора Бартоломея молча ретировалась в свою комнату. Высыпав на стол содержимое мешочка, Анна пришла в неописуемый восторг при виде двух золотых ожерелий с медальонами и тут же попросила сестру подать ей зеркало. Довольный Вивальди наблюдал, как она по нескольку раз примеряла ожерелья перед зеркалом. Увидев в нём отражение его лица, Анна обернулась и нежно обняла рыжего священника, а Паолина по заведённой привычке оставила их наедине. Но и Вивальди обычно в такие щекотливые моменты принимался торопливо собираться, ссылаясь на ждущие его дома неотложные дела.

— Вечно у вас на уме только работа! — надув губки, сказала Анна, провожая его до двери.

Прощаясь, он успокоил её, заверив, что для неё есть хорошая роль в новой опере.

Действительно, в нём не угасал созидательный пыл, не дававший ему покоя и удовлетворения. На этот раз он готовил для театра Сант’Анджело очередную компиляцию или «pasticcio» из популярных опер Генделя, Хассе и Перголези с вкраплениями кое-каких своих арий. В качестве либретто он взял сочинение известного поэта Стампилья «Розмира». В новом спектакле Жиро отведена роль примадонны в образе кипрской королевы Розмиры.

— На вас будет роскошное платье, которое я специально приобрёл у армянских монахов с острова Сан-Ладзаро[36], — пояснил Вивальди, стараясь заинтересовать Анну новой ролью.

— Но оно мне велико.

— Ничего, долго ли укоротить.

Новую работу Вивальди посвятил прусскому герцогу Фридриху Бранденбургскому, а потому ангажировал на одну из ролей тамошнего певца. Он не упускал ни одного случая, чтобы по тогдашней моде посвящать свои произведения влиятельным лицам, как это было когда-то с датско-норвежским королём, которому молодой автор посвятил свой ор. II.

После рождественских и новогодних праздников попечительский совет Пьета вновь отказался продлить контракт, что не могло не вызвать бурю гнева в душе Вивальди, который обвинял руководство приюта в чёрной неблагодарности.

— Не отчаивайтесь, — успокаивала его Анна. — Как всегда, это связано с временными финансовыми трудностями. Скоро снова все вернётся на круги своя.

— Будем надеяться. Но сейчас мне гораздо больше неприятностей доставляет Феррара.

Хотя кардинал Руффо уже оставил пост архиепископа Феррары, оттуда продолжали поступать вести, выводившие Вивальди из себя. Один из друзей, побывавший в дни карнавала на его опере «Сирое, царь Персии» на либретто Метастазио, сообщил, что спектакль был принят зевотой, кашлем и свистом. По мнению друга, недовольство публики было вызвано прежде всего бездарным аккомпанементом клавесина, сопровождающим речитативы.

— Да кто же не знает, — возмущался Вивальди, — что Берретта никудышный клавесинист! Это известно всему миру.

И он взялся за письмо к Бентивольо с категорическим требованием снять с репертуара «Фарначе», поскольку он не уверен, что оперу не постигнет плачевная судьба предыдущей постановки. Но было поздно. Все декорации к опере «Фарначе» были уже выполнены сценографом Мауро.

Анна напомнила, что, требуя снятия с репертуара этой оперы, следует учесть, что солисты и оркестр совершенно справедливо потребуют выплаты им гонорара.

— Я написал лишь музыку, — ответил Вивальди. — Остальное меня не касается. Постановка и прочее — это дело рук Мауро!

Началась нудная тяжба. Мауро решительно заявил, что выступал как подставное лицо, а истинным импресарио был Вивальди. Неделю спустя, накрывая на стол, Маргарита вместе с тарелкой супа подала брату исковое письмо от Мауро из Феррары, в котором содержалось требование заплатить солистам и оркестрантам по контракту.

— Эта Феррара меня в могилу сведёт! — не удержался он, комкая письмо.

— Сорная трава живуча, — улыбаясь, молвила Дзанетта.

Вивальди пришлось отправить в ответ своё исковое письмо, составленное адвокатом и заверенное нотариусом, в котором Мауро уличался в клевете и подтасовке фактов. Но тот решительно отверг голословные обвинения, настаивая на том, что контракты были заключены рыжим священником. Как-то Анне на её вопрос, чем же кончится вся эта канитель, Вивальди со вздохом ответил:

— По-видимому, придётся всё же платить…

Однажды Вивальди зашёл в Пьета, чтобы получить причитающиеся 50 дукатов за свои пять мотетов и девять скрипичных концертов и сонат.

— В Брешии умер Марчелло, — сказал ему один из попечителей.

— Кто? Бенедетто?

Для Вивальди это было печальное известие, пополнившее череду бед и неприятностей этого 1739 года. Оказывается, Марчелло был отправлен в Брешию казначеем от счетной канцелярии дожа. Это назначение было не повышением по служебной лестнице, а скорее ссылкой за принадлежность к масонству.

— Музыкант должен иметь дело с музыкой, и всё тут!

С таким категоричным мнением попечителя трудно было не согласиться. Покинув Пьета, рыжий священник оказался на набережной, где повстречался с прогуливающимся патрицием Каппелло, совладельцем вместе с Марчелло театра Сант’Анджело. У Вивальди не было привычки затевать на улице разговор с каждым встречным знакомым. Но это был тот случай, когда ему хотелось что-то узнать о смерти замечательного музыканта, а тем паче узнать от друга покойного.

Как поведал ему Каппелло, один его хороший знакомый из Удине граф Флорио получил пространное письмо из Брешии от Марчелло, написанное им незадолго до кончины. Оно было полно горечи человека, вынужденного жить вдали от родного дома. Но горечь была вызвана ещё и тем, что музыкант видел, как всё ниже опускается его страна, где ныне процветает порок, заглушающий в человеке благородные помыслы, любовь к наукам и к искусству.