— И еще я хочу вам сказать, что и сама я в случае моей смерти от старости или по другой причине не хочу быть похороненной так, чтобы земля надо мною не использовалась долгие годы. Я хочу и даже прошу вас в случае моей смерти закопать меня неглубоко в поле, чтобы мое мертвое тело могло быстрее смешаться с плодородным черноземом и внести свой вклад в плодородие почвы и в будущие всходы. И надеюсь, вы тоже сделаете, как я!

Договорив, взволнованная от собственной речи учительница подошла к первому ряду слушавших и пристроилась там. Около минуты длилась тишина, и вдруг она разрушилась, и несколько человек захлопали громко и бешено. И тогда учительница улыбнулась едва заметно и наклонила лицо, чтобы никто не увидел ее мокрые глаза. Отчего они были мокрыми? От только что пережитого состояния счастья и собственной силы, оттого, что поняла она — может ее слово дойти до простых людей и убедить их. А меж строителей и красноармейцев, зажатый со всех сторон, стоял ангел и смотрел на Катю остановившимся взглядом. И тоже были слезы в его глазах. Но причина этих слез была совсем другая, чем у учительницы.

— Ну вот, — снова взял слово горбун-счетовод. — Голосовать. что ли, будем, или так решим?

— Так, так решим! — зашумело несколько мужских голосов.

— Ну так, хорошо, будем считать, что этот вопрос решен. Теперь еще один вопрос, тут у меня записано: «поговорить о душе»…

— Может, по душам? — поправил горбуна Трофим.

— Да нет, «о душе», — кивнул горбун-счетовод. — Это ангел просил. Что, будем говорить о душе? А?!

Митинговавшие молчали, и вид их выказывал недоумение по поводу такого вопроса. И не то, чтобы были они совсем против, но после обсуждения вопроса распашки кладбища не очень хотелось говорить о душе. И тут снова загорелись глаза учительницы Кати, и снова она выступила вперед, и смотрели на нее все, как завороженные, будучи готовыми слушать запоем все, что она скажет. И, казалось. Катя это знала. А сама лихорадочно обдумывала, как бы так сказать, чтобы освободить и этого доброго красивого товарища, считающего себя ангелом, и простой народ от вековых заблуждений, от их неразумной веры в существование души.

— Я предлагаю, товарищи, — заговорила Катя, и тут же задрожал ее мягкий голосок от волнения, возникшего в груди. — Я предлагаю со всей ответственностью проголосовать и решить раз и навсегда — есть ли душа или ее нет! Лично я твердо убеждена, да меня и на учительских курсах учили, что никакой души нет и быть не может, так как она нематериальна. А то, что не материально, — не существует! Ведь вот возьмите буханку хлеба — если ее видите, можете потрогать, откусить — значит материально она существует, а если ее нет и вы пухнете с голоду, и рядом ее нигде нет, значит нету хлеба. То есть название есть, а материально его нет… Вот. А кто из вас когда-нибудь видел эту душу?

А?! Кто?

И никто не вышел вперед. Никто не сказал: «Я видел».

Все молчали и смотрели на Катю, и в глазах у людей было столько веры в эту маленькую худенькую светловолосую девчушку, что если бы собрать эту веру у всех — материализовалось бы слово, и стала бы эта вера большой и пышной буханкой хлеба или еще чем-нибудь знакомым и реально существующим.

— Я голосую за то, что душа не существует! — выкрикнула учительница и выбросила свою худенькую ручку в небо.

И тут же, где быстро, где помедленнее, стали подниматься руки, и даже горбун, удивившись такому всеобщему голосованию, сам поднял руку.

Ангел закусил до боли губу, но боли не ощутил. Он смотрел на Катю и на окруживший его лес рук и никак не мог понять, как это люди, пришедшие в Новые Палестины, чтобы жить по справедливости, с любовью друг к другу, вдруг решили, что души нет. А что тогда есть? Что? Как хотелось ангелу тоже выйти в круг и спросить их: что тогда есть? Но странная сила держала ангела на месте, и он стоял в полном оцепенении.

А тем временем горбун-счетовод уже предлагал палестинянам назвать свою форму жизни коммуной имени Федьки, конвойного красноармейца, убитого упавшим с неба камнем. Однако в этом вопросе не возникло такого согласия, какое проявили палестиняне, голосуя против существования души. Встрепенулись строители и потребовали, чтобы расширить название коммуны, и предложили свой вариант: коммуна имени Федьки и бригадира Бориса Шубина. Но такое название не поддержали красноармейцы, и так длилась словесная перепалка между строителями и бойцами, пока не надоело это горбуну-счетоводу, который, пошептавшись со стоявшим радом Архипкой-Степаном, прекратил спор, сказав:

— Тогда предлагаю никакого имени коммуне не давать, а всем погибшим в ближайшее время поставить памятник-обелиск.

С этим народ согласился. Только Трофим чувствовал себя обиженным и злобно косил на строителей, особенно усердствовавших против имени Федьки.

А вечер уже катился, катился по небу темною волною, и там, где проходила она, — враз зажигались звезды, большие и малые; и прошла эта волна над их холмом и помчалась дальше, к горизонту, еще имевшему по непонятной причине светлую собственную линию, обозначавшую конец видимого края земли.

Ясно было всем, что ужина сегодня не будет, и расходились люди по своим коровникам недовольные, но задумчивые. И каждый нес собственное мнение, и у многих это мнение не было похожим на мнение митинга, однако и это ничего уже не меняло. Ответственные за растопку печей несли к своим глиняным печкам хворост и дрова.

Ангел шагал, понуро опустив голову. Он боялся теперь соседства Кати и не мог представить себе, как будет спать на соседней от нее лавке, или как будет отвечать на заданные вдруг вопросы. Как он будет смотреть ей в глаза, зная, что перед ним человек, самолично отказавшийся от души?! Хотя не все в силах человека. И тут ангела утешала сила Господа, ведь только эта сила может лишить человека души или разума. А то, что человек сам вдруг объявит, что лишает себя души, — это от глупости или от наивности, ведь одно дело отказаться от собственного уха и отрезать его себе! И это не каждый сделает, ведь отсечение уха — это боль. А отсечение души — боль во много раз более сильная и невыносимая, и мало кто испытывает ее при жизни. А посему и Катя, отказавшись на словах от существования души, на деле не потеряла свою душу, как не потеряли свои души слушавшие ее и согласившиеся с нею. Не в их .это силах распоряжаться собственной душой! И легче ста до от таких мыслей ангелу, и шел он неспешной походкой к своему коровнику, и тут вздрогнул весь от неожиданного прикосновения, в ужасе обернулся и увидел взявшую его за локоть Катю, и улыбку на ее лице, и тут же удивление вместо только что исчезнувшей улыбки в ответ на отразившийся в его взгляде ужас.

— Что ты? — испуганно спросила Катя. Оба они остановились и смотрели друг на друга не мигая, неподвижными, но живыми взглядами.

— Что ты? — повторила она, и в ее голосе прозвучало уже другое, самое простое и женское волнение. — Не заболел ли?

— Нет, — выдавил из себя ангел и тут же подивился заботе, прозвучавшей в вопросе учительницы.

— Может, обиделся? Ты же верующий, я знаю… Но нельзя, ты понимаешь, мы будем бороться за каждого верующего, чтобы возвратить его к людям.