Выключив смартфон, доктор Onde чуть покрутил ложкой в вареве, так поднимая наверх отстоявшиеся слои, поморщился и позвал официанта. Пусть разогреют ещё раз. Горячие блюда надо отведывать при нужной температуре.

— Есть вещи, над которыми не стоит смеяться. За то, что ты пренебрёг тогда, в Амстердаме, вкушением селёдки faring, тебя ещё можно простить. Но рыбу Святого Петра нельзя обжаривать на подсолнечном масле, даже если она на родине ватников называется солнечником, — сказал он про себя, не обращая внимания на двух говорливых итальянок спелого возраста, что покосились на одинокого синьора не очень уважительно. — И потом что это. Совершенно не обязательно было тащить меня в морг, прежде чем увести в аэропорт. Еву надо предупредить, она скоро мне понадобится здесь.

Ну, что за прелесть эти утренние пробуждения в поезде! Розовые блики рассвета на ещё закрытых дверях купе, скрип отползающей створки. Чьи-то радостные голоса, звон гранёных стаканов с чаем и быстрый проход в конец вагона с вафельным полотенцем на шее. Умываться! Чай в поезде, он всегда особенный, даже если заварен не тот, неповторимый индийский со слоном, а самый обыкновенный в пакетике. Утро в поезде, это командировка или поход в Эрмитаж, поездка на подводных крыльях к золотым фонтанам Петергофа или тягомотина про иностранные инвестиции в Таврическом дворце. Вряд ли хеджированием рисков подобных вложений за счёт принимающей стороны можно завлечь расчётливый капитал, кому есть дело до прибыли. Но никак не до процветания державы-бензоколонки. Политический престиж слишком дорого обходится экономике, которая могла бы качественно рвануть вперёд за счёт гарантированного привлечения внутренних резервов. Денег из банок, не путать с банками, чулок и валютных депозитов. Средств сбережения. Но, окажись такой подход в фаворе, что станет с «лучшим министром финансов» по американской версии, что нынче подвизался реформировать пенсионную систему нивелированием потенциальных выплат пропорционально возрасту дожития? Если возраст выхода на заслуженный отдых установить на уровне ста лет, активы пенсионного фонда не рассосутся никогда, даже сохраняя нынешний уровень воровства. Жизнь сложнее умозрительных схем. Поэтому планово-распределительная экономика будет всегда скрести неповоротливым обозом в хвосте изменчивого потребительского спроса. Рынок всё расставит на свои места? Да никогда. Рынок делает колбасу из бумаги ради снижения издержек производства. Он выставляет максимальные цены на всё, что берут охотно. И держит их на пределе покупательного спроса на всё необходимое сегодня и сейчас. Рынок договаривается, устанавливая ordnung[36] внутри себя, но лишь в интересах бизнеса, у границ торможения и бегства потребления.

Хотя, разумеется, рыночная экономика — это совсем неплохо. Условие для того, чтобы рынок повернулся к покупателю лицом, а не источником отходов жизнедеятельности, очень простое. Свободная конкуренция и толика гибкой налоговой политики. Деньги — кровь экономики, налоги — её сосуды. Если владельцы клубов курения пара будут платить втрое выше нормы своей рентабельности, молодёжь перестанет травиться. Если в аптеке Ферейна на Никольской торгуют хрустальными люстрами, право непрофильной аренды исторического помещения должна сделать эту торговлю убыточной. Да так, чтобы владелец сам вынес жирандоли и расставил на полках слабительное. Скупка яблок у дачников для детского пюре, разведение породистых коней и пекарни при каждой булочной должны получать налоговые каникулы. А всё, что наполняет доходные статьи бюджета федерального, обязано находиться в федеральной собственности и кормить её потребности: строительство дорог и мостовых переправ, новые учебные программы высшей школы, ренессанс сети фельдшерско-акушерских пунктов в малонаселённых районах. Вкусно, заманчиво, весело? Так было бы, возродись в России рыночная экономика. Крепкий, смекалистый, трудолюбивый, умеющий держать слово купеческий капитализм. Как это было в 1913 году, когда наша страна держала первенство в мире даже по скорости введения в строй железных дорог. Зависть, козни британских конкурентов втянули безвольного государя в первую мировую, и одним из главных мотивов его вспенившейся воинственности с деревянной сабелькой в руке была обида за обожаемую супругу, кого германский кузен Вилли назвал провинциальной немецкой принцессой. Розен, Витте открыто предостерегали императора от резких движений. А потом у Исторического музея на брусчатку лилась кровь мальчишек-юнкеров, оставшихся верными присяге. А в августе 1991 года трое их сверстников также погибли, кидаясь на танки. Самодержавную власть приходилось блюсти от раздачи островов за вкусную закуску и не пускать на трап самолёта. Зато по коридорам власти побежали полчища заграничных крыс, разрывающих богатства страны, с омерзительным треском разрывающих её безопасность. Зато полки полны? Да чем, граждане? Клубнику на подмосковных рынках, чтобы продавалась не с грядки, а разбирали за неделю, поливают крысиным ядом. Три смертельных случая. А для «непростых смертных граждан» открыты иные горизонты. Тот строй, что нынче держится на великом терпении народа, имеет название, что знали те, кто сдавал в институтах политическую экономию. Государственно-монополистический капитализм. То есть высшая и худшая стадия, когда об эксплуатации человеческого труда и личности думать не модно. Ведь всё и вся в экономике работает на процветание энергетической олигархии и касты высшего чиновничества. Монополии не поступятся ни копейкой тарифов ради того, чтобы у кооператоров хватало денег на бензин объезжать садовые товарищества и скупать у дачников яблоки. Государство не станет выгонять из исторической аптеки стекольщика только потому, что замминистра имеет доступ в ведомственную аптеку. А депутат профильного комитета полагает, что страх перед террористическими атаками мобилизует плебс вокруг его партии. И любой трагический факт становится великолепным поводом об этих взглядах напомнить избирателям в средствах массовой информации. И тогда сохранится статус-кво. Верхи-то не хотят. А низы пока могут. Пока. Национальные богатства должны принадлежать народу, а не акционерам. И управляться специалистами, а не эффективными менеджерами. Лишь когда директора будут получать жалование, а рабочие — заработную плату, система распределения будет на пользу тех, кто эти национальные богатства создал и добывает — газ, нефть, золото и электроэнергию. А пока понятие дивиденд царствует над паями, и каждый при кормушке стремится урвать кусок, Валя Юркевич, доктор культурологии, будет с утра до ночи за рулём мотаться из Химок в Москву, зарабатывая лекциями жалкие семечки и рискуя попасть в дорожную аварию из-за развлечений нефтяных «студентов» на Ferrari.

— Мы можем что-то изменить? Знаешь, у святого Франциска из Ассизи есть очень интересная молитва. Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить. И смириться с тем, что изменить не могу.

Разговор с напарником с утра не клеился, они обменялись «привет, как спалось», а после практически не смотрели друг на друга. Как надоевшие за двадцать лет супруги, кому привычка — замена счастью. Умывшись в туалете и почистив зубы из бутылки, Лена стояла у окна, наблюдая за пролетающими пригородными полустанками и застенчивой северной растительностью. Ели, берёзы, немного клёнов и орешника. Птицы… И прислушивалась к разговору пары, вышедшей так же посмотреть в окошко из соседнего купе. Улыбнулась слегка и вспомнила другую неканоническую молитву, повторяемую в тяжкие минуты: «Господи! Предаю врагов моих в руки твои, и молю лишь об одном — чтобы даже мысль о них не касалась ни меня, ни моих близких».