* * *

Яровой впервые пришел в себя, когда Чиркейнов вынес его к обочине дороги у южной окраины села Нижний Ларс. За восемнадцать часов, отделявших раннее утро от событий у злосчастного тоннеля, богослов протащил его на себе почти пять километров. Дедова душа к сему моменту, казалось, и сама была не прочь распрощаться с изнеможенным телом. Уложив на сухую прошлогоднюю траву раненного командира, он повалился рядом и долго не мог унять клокочущего дыхания…

— Где колонна? — внезапно прошептал кто-то поблизости.

Улем не отреагировал, полагая, что слова пригрезились в одолевавшем от усталости сне.

— Где колонна? — немного громче прохрипел голос.

Тогда он приподнялся на локтях и с радостным удивлением посмотрел на офицера:

— Костя-майор, я рад тебе сообщить: мы с тобой живы. А колонна…

Левый глаз молодого человека скрывался под слоями окровавленных бинтов, правый же пристально смотрел на табарасана…

— Я не видел последствий взрыва, — честно признался тот, — но и не слышал идущей на север техники. Когда мы свалились вниз, сверху доносилась только стрельба, а моторы перестали гудеть.

— А дальше?.. Что произошло дальше?

Ризван Халифович сел, скрестив по-турецки ноги и, неопределенно вскинул к чалме брови:

— Самолеты прилетали; шумели гусеницами танки, идущие по шоссе с севера на юг; и ружья долго наверху трещали. А после наступила тишина.

— Тишина… — негромко повторил Яровой.

— Ты полежи здесь в кустах, Костя-майор. А я схожу в аул и вернусь за тобой.

С этими словами Чиркейнов встал и, покачиваясь на непослушных ногах, побрел в Нижний Ларс…

* * *

Старец в покрытой пылью чалме, в изодранном и местами перепачканном кровью халате, бывшем когда-то табачного цвета, обходил небольшое село. Он внимательно осматривал встречных прохожих, оценивая всякого придирчивым, привередливым взглядом. Изредка, выбрав кого-то по известным только ему критериям, подходил, заводил разговор… Большинство осетин исповедовали православную веру, мусульман среди них попадалось не много. Тем удивительнее выглядела бы встреча среди немногочисленных жителей Нижнего Ларса с убежденным приверженцем Ислама.

И все же встреча эта произошла…

— И давно ли ты обращаешься в молитвах к Милостивому Аллаху, сын мой? — вел неторопливую беседу знаток Корана.

— И прадед мой, и дед, и отец молились ему, уважаемый хаджи Ризван, — отвечал мужчина средних лет, сопровождая слова почтительными поклонами.

Вид поизносившегося облачения старика поначалу смутил его, но позже, прознав о дальнем странствии в Мекку и Медину, замешательство сменилось уважением.

— Знаешь ли ты Коран, сын мой, как подобает доброму мусульманину?

Собеседник сдержанно кивнул.

— И как же зовется первая Сура Священной Книги?

— «Открывающая книгу», хаджи Ризван, — поведал тот без колебаний.

— А хорошо ли ты, сын мой, знаком с Сунной? — спросил богослов, прищурив один глаз.

— Читал и слышал от отца…

— Чему же учит нас самый первый Хадис?

Теперь мужчина немного растерялся, нервозно — как на экзамене, задергав головой.

Тогда хафиз помог:

— Все действия преднамеренны и каждому…

— И каждому воздастся по его намерениям! — обрадовано и торопливо закончил он.

— Хорошо. А Хадис, означенный в Сунне пятым?

— Э-э… По свидетельству Матери Правоверных, Посланник Аллаха (да благословит его Аллах и да ниспошлет ему мир) сказал: «Если кто-нибудь введет новшество в наше дело, где ему не место, оно будет отринуто».

— «Отвергнуто», сын мой, — поправил старик Чиркейнов, — но суть ты понял верно. Что ж, у тебя отменная память, — перестав подозрительно щуриться, подобревшим голосом молвил он. — Так вот, у меня есть к тебе одна очень деликатная и чрезвычайно важная просьба…

* * *

Спустя четверть часа к кустам у обочины дороги подрулил старенький «Москвич».

— Это и есть ваш попутчик, хаджи Ризван? — с боязливой обходительностью полюбопытствовал все тот же осетин.

— Да, — коротко отвечал тот. — Пожалуйста, будь поосторожнее — он весь изранен.

Сообща они переложили Константина на заднее сиденье; Ризван Халифович так же уселся сзади, аккуратно уложив его голову к себе на колени. Автомобиль плавно тронулся, быстро миновал Нижний Ларс и, проехав около пяти минут на север, свернул с Военно-Грузинской Дороги влево…

Сознание опять ушло от майора. А пожилой человек с покрасневшими от усталости глазами, обрамленными густой сетью морщинок, смотрел на бегущее навстречу темно-серое шоссе и негромко продолжал свой рассказ, прерванный на речном берегу:

— После похорон я поехал к самому важному военному начальнику в Грозном

— к какому-то генералу. Три дня ожидал приема — дождался… Все объяснил ему и попросил записать в его армию. Он внимательно выслушал, потом не отказал, но и не дал согласия. Что-то записал в толстую тетрадку и, пообещав содействие, велел отвезти в Дербент… На берегу Каспийского моря, где прошло детство моей дочери, я промаялся почти четыре месяца и совсем уж разуверился в том, что пригожусь тому генералу. Да и жизнь моя вдали от двух могилок превратилась в сущий ад. И когда решился навсегда покинуть Дагестан, пришел вдруг какой-то человек и сказал: генералу нужна ваша помощь. Так и оказался я в твоем отряде, Костя-майор…

Дорога плавно подворачивала на север. Машина проворно проскочила большой поселок Гизель; где-то далеко справа остался Владикавказ.

— Хаджи Ризван, впереди военный госпиталь, — подсказал осетин. — Вашему попутчику не помешала бы помощь врачей.

— Едем дальше, недалеко осталось, — упрямым шепотом молвил пассажир и, точно, объясняя самому себе, добавил: — Он обмолвился как-то… наш Костя-майор, что нет у него доверия к военным врачам. А раз так, то и я не могу им верить.

Когда цель стала уж видимой, Яровой снова открыл глаза…

— Куда мы едем? — пошевелил он пересохшими губами.

— В здешних краях проживает один мой надежный знакомец — известный в Осетии доктор. К нему-то я тебя и…

— А что со мной? — не дослушал сотрудник «Шторма».

Ризван Халифович помолчал, решая, нужно ли огорчать молодого человека подробностями о полученных увечьях, да стародавняя привычка говорить только правду одержала верх…

— Рука выше локтя пробита — должно быть, пулей. Лицо прилично пострадало — верно, повредил о камни при падении. Нога искалечена основательно…

— Нога?! Какая?

— Левая…

— Теперь настал черед и левой! — выдавил горестную усмешку Константин.