Внезапно меня наполнило отчаяние. Долф был всем, что у нее было, и какую бы крутизну Грейс на себя ни напускала, она по-прежнему оставалась ребенком.

– Как она?

Он шмыгнул носом и покачал головой:

– Хуже некуда.

Попытался опереться на край буфета, но промахнулся. Едва устоял на ногах. По какой-то причине я подумал про Мириам – про то, как она тоже, пошатываясь, бредет по самому краю в практически полной темноте.

– А Мириам тоже сказал? – спросил я.

Отец отмахнулся:

– Не могу я говорить с ней. Я пытался, но мы слишком уж разные.

– Я волнуюсь за нее, – сказал я.

– Ничегошеньки-то ты не знаешь, Адам… Все-таки пять лет.

– Я знаю, что никогда тебя таким не видел.

Внезапная сила влилась в его суставы – гордость, предположил я, которая выпрямила его и придала его лицу медный румянец.

– Я все еще очень далек от того, чтобы объясняться перед тобой, сынок! Чертовски далек.

– Ты и вправду так считаешь?

– Да.

Внезапно меня охватил гнев. Грубый, первобытный и туго перетянутый чувством несправедливости.

– Эта земля была во владении нашей семьи более двух веков!

– Сам знаешь, что это так.

– Передавалась из поколения в поколение.

– Чертовски верно подмечено.

– Тогда зачем же ты подарил две сотни акров Долфу? – вопросил я. – Как ты это объяснишь?

– Ты про это уже знаешь?

– Они говорят, что как раз из-за этого он и убил Дэнни.

– Как это так?

– Владение землей давало Долфу причину хотеть, чтобы ты продал свою. Если б ты продал, он тоже смог бы. Грэнтэм считает, что, наверное, это как раз Долф убивал скот и поджигал хозяйственные постройки. Может, даже писал все эти письма с угрозами. У него, мол, шесть миллионов причин делать нечто подобное! Дэнни тоже работал на ферме. Если он застукал Долфа за тем, что тот действует против тебя, тогда у Долфа был мотив убить его. Это одна из версий, которые они сейчас разрабатывают.

Отец стал проглатывать слова.

– Это просто смешно.

– Да знаю я, черт побери! Сейчас не об этом речь. Я хочу знать, почему ты подарил эту землю Долфу.

Сила, которая так внезапно наполнила его, столь же быстро и бесследно испарилась.

– Он мой лучший друг, и у него ничего не было. Он был слишком хороший человек, чтобы ничего не иметь. Тебе действительно нужно знать что-то большее?

Подняв стакан, старик опрокинул в рот остатки бурбона.

– Пойду прилягу, – сказал он.

– Мы еще не закончили!

Отец ничего не ответил. Просто вышел из комнаты. Я встал в дверях, глядя на его удаляющуюся спину, и в тихом великолепии огромного дома услышал, как он неловко запнулся на нижней ступеньке. От какого бы горя ни страдал мой отец, это было его горе, и при нормальных обстоятельствах я не стал бы влезать. Но нынешние времена были очень далеки от нормальных. Я уселся за его письменный стол и провел руками по старому дереву. Изначально этот стол привезли из Англии, и он верой и правдой служил уже восьмому поколению нашей семьи. Я выдвинул верхний ящик.

Там было полно всякого добра: письма, скрепки, всякая такая белиберда. Я стал искать что-то достаточно маленькое, что могло уместиться в кулаке крупного мужчины. Нашел две вещи. Первой был бежевый самоклеящийся листок для заметок. Он лежал на самом верху. На нем было записано имя: Джейкоб Тербаттон. Я этого Тербаттона смутно знал – банкир какого-то сорта. Я никогда не заподозрил бы в нем источник мучений моего отца, если б не цифры, написанные под именем. Шестьсот девяносто тысяч долларов. Под ними отец нацарапал «первый платеж», а потом дату погашения, до которой оставалось меньше недели. Осознание всего этого поразило меня приступом головокружения. Рэтборн говорил правду. У отца действительно были долги. И тут я подумал, с уколом вины, о выкупе моей доли, на которой он сам настоял, выгоняя меня с фермы. Три миллиона долларов были переведены в Нью-Йорк буквально через неделю после моего отъезда. Потом подумал о виноградниках Джейми и о том, что сказал мне Долф. Устройство виноградников обошлось еще в миллионы. Отец пожертвовал товарными культурами, чтобы это произошло.

Я решил было, что окончательно все понял, но тут обнаружил второй искомый предмет. Он лежал где-то в глубине, забился в самый угол. Мои пальцы наткнулись на него практически случайно – что-то жесткое, плоское и угловатое, гладкое, как шелк, на ощупь. Я вытащил его. Фотография была старой, с жесткой картонной подложкой и загнувшаяся по краям. Поблекшая. Выцветшая. На ней была изображена группа людей, стоящих перед домом, который я знал с детства. Старого. Маленького. Дом заполнял пространство за группой с простодушной незатейливостью, которая сразу притянула мой взгляд. Я опустил глаза, изучая стоящих перед ним людей. Моя мать в платье неопределимого цвета казалась совсем бледной. Руки ее были крепко сжаты на груди, а голова повернута к объективу в профиль. Я коснулся пальцем ее щеки. Она выглядела совсем молодой, и я понял, что снимок был сделан совсем незадолго до ее смерти.

Рядом с ней стоял отец. Тогда ему было под сорок или немного за сорок – широкий, мускулистый, с гладкими еще чертами лица и скупой улыбкой, в сдвинутой на затылок шляпе. Он положил руку матери на плечо, словно помогая ей держаться прямо или удерживая в границах кадра. Рядом с отцом пристроился Долф, упершись руками в бока. Улыбающийся до ушей. Беззастенчиво радостный. А сразу за ним – какая-то женщина, лицо которой частично скрывалось за его плечом. Совсем молодая, наверное, лет двадцати. У нее были светлые волосы, а того, что попало в кадр, было вполне достаточно, чтобы понять, насколько она красива.

Первым делом взгляд зацепился за ее глаза.

Сара Йейтс.

Хоть и ноги у нее были тоже очень даже ничего.

Убрав фото обратно в ящик, я поднялся наверх, чтобы разыскать отца. Его дверь была закрыта, и я постучался. Он не ответил, так что я попробовал повернуть ручку. Заперто. Дверь была в девять футов высотой, крепкая. Я постучал громче, и голос, который донесся из-за нее, был абсолютно лишен эмоций.

– Уходи, Адам.

– Нам нужно поговорить.

– Сыт я уже всеми этими разговорами.

– Папа…

– Оставь меня в покое, сынок.

Он не сказал «пожалуйста», но я услышал это тем не менее. Что-то его грызло. И на самом деле неважно, что именно – Грейс, долг или жесткое падение Долфа. Он был несчастен и жалок. Оставив его в покое, я направился к лестнице. Проходя мимо второго окна, увидел подъезжающую машину. Когда из машины выбрался Грэнтэм, я уже поджидал его возле крыльца.

– Вы приехали сообщить, что нашли Зебьюлона Фэйта? – поинтересовался я.