– когда терпеть жар становилось невмоготу. Сереже казалось, что сонм распаренных предков помогал им: кряхтел влажным эхом в сырых темных углах.

– Еще поддай. – Отец громко втягивал ноздрями горячий воздух, с крепкой мужицкой оттяжкой.

Волосы у Паши накалились и вздыбились, как сухая солома. Он соскользнул с полка и намочил водой макушку; потом добыл кипяток, стуча ковшиком о железные края печки:

– Готовы?

– Давай! – Петр Степанович укладывал веник на колени.

Сын метал воду на камни и рывком взлетал на полок, отодвигаясь подальше от отца. И опять они хлестались без удержу, цедя сквозь зубы похвалу бане, а Сережа терпеливо гнул шею и отгонял новым веником от себя лишний жар.

После бани втроем сидели на лавочке, дожидаясь хозяйки; пили пиво и закусывали сушеной воблой.

Петр Степанович курил, и пар от его красной спины сливался с дымком папиросы.

Паша нагнулся и убрал сосновую кору из-под ног.

– Смотри-ка, муравей!.. Какой огромный!

Крупный лесной муравей зажал во рту, как саблю, рыбью косточку и бегал с устрашающим видом меж голых ног.

– Прямо, Чапай какой-то!

Парни с хохотом поднимали ноги.

– Щас, – грозил Петр Степанович голосом муровья, – порубаю кого приспеет!

Ему приятно было сидеть с молодыми ребятами и подтрунивать:

– Ну что, сынки, гвоздь-то сможете забить на шабашке?

– Не промахнемся, – заверил сын.

Плотный туман закрыл вершины синих гор, кромсая на свой лад сумеречные отроги.

Хозяин вдруг крикнул:

– Ну-ка, пшел!

У калитки стоял круглобокий козел, упираясь рогами в столбец.

– Сломает? – спросил Сережа без особого любопытства, просто в тон общему благодушному настроению.

– Нет, – так же неспешно ответил хозяин. – Научился, паршивец, рогами крючок снимать!

Паша разливал пиво по стаканам:

– Каждый телок знает, где огорожено – там трава вкуснее!

Калитка распахнулась, как будто подтверждая его слова, и во двор вбежал умный козел.

– Снял-таки сволочь!

– К мужикам тянет!

– Лучше бы к девчонкам своим тянуло! – намекнул на что-то Паша.

Козел подошел ближе, принеся с собой запах горячей шерсти. На его спине были темно-коричневые полоски с рыжими междурядьями.

Сережа отметил:

– Расцветка как у бурундука.

Козел грустно потряс шелковой палевой бородой.

– Сдам его на мясо! – махнул рукой Петр Степанович; он выпил пиво, а пенные остатки плеснул в мохнатую морду животного.

– Почему? – удивился гость.

– Козы молока не дают! – Хозяин кивнул в сторону зеленого холма, где паслись три козочки, подрагивая светлыми короткими хвостами, как будто махали белыми платочками.

– А козел тут при чем? – еще больше удивился Сережа, чувствуя какой-то подвох.

Пашка засмеялся:

– Городские такого не знают! – И пояснил: – Не может он… или не хочет за ними бегать! А молоко дает только беременная коза.

В распадке гор, откуда вытекала речка, из тумана появилось желтое солнце.

– Завтра же сведу, – пообещал отец без злости. Так, чтобы острее шла беседа.

– Может, ему порода их не нравится? – предположил Сережа.

И будто согласившись с его словами, бурундучковый козел подошел еще ближе, заслонив собой лучи заката. Его выпуклые оранжево-коричневые глаза засветились, как яркие пуговицы на сером драповом сукне.

– Надо дать ему еще шанс!

Мужики засмеялись, потешаясь над козлиным шансом.

Из бани вышла Зоя Михайловна с махровым тюрбаном из полотенца на голове:

– Ну все, ребята, ужинать!

Сережа поднялся и, проходя мимо козла, ухватился за его тяжелый взвинченный рог, словно поздоровался.

6

Усевшись за столом, Сережа почувствовал, что семья еще ожидает прихода старшего брата. Видимо, так было и раньше, мать поглядывала в окно: ну, где он, не случилось ли чего? А младший, который тут, под крылом, старательно умный и послушный, привычно зудит на старшего брата:

– Что-то Гена не идет! Всегда он так…

– Уехал, верно, в район.

Паша вытер капельки пота со лба:

– На чем уехал-то?

– Ну, как банька? – Хозяйка будто бы не расслышала вопрос сына и обращалась к гостю.

Сережа пожал плечами, выражая блаженство и в то же время какую-то растерянность. Ему хотелось говорить о другом, и он искать повод ухватиться за то, что его интересовало. Он глянул в окно (закат уже погас), обвел взглядом книжную полку. Книги те же, что и у него. В незнакомом доме всегда хочется увидеть что-то привычное.

Вдруг он заметил на стене темный холст, писанный маслом на античный сюжет.

– Откуда это?

Сережа даже встал, чтобы лучше разглядеть.

– На чем уехал-то? – переспросил Паша у матери и опять вызвал у нее раздражение.

На картине был женственный ангел в тени собственных крыльев, любезно обнимал томную девицу, смущенную своей наготой. Размах крыльев, как у белого гуся, когда он хлещет на мелководье, окропляясь светлыми брызгами. Голую девицу Сережа оглядел мельком: широкие бедра и длинные ноги, маленькая грудь и роскошные плечи, словом: античные формы. Она опустила голову, и задумчивый ангел смотрел на нее, как в зеркало.

В деревнях встречаются такие «белые пятна» в темных углах, выражая нечто красивое, непонятное, занесенное из другой жизни.

– Откуда это? – Гость с трудом оторвался от загадочного полотна.

– Это наш батя! – Хозяйка посмотрела на мужа. – Мясо продал в городе и купил!..

Петр Степанович гордо подтвердил:

– Жена шубу просила.

Паша, в свою очередь, тоже открыл тайну:

– С этой картины у меня началась тяга к искусству!

– Да?

– Да. Я рисовать с нее начал. Тайно! Мусолил карандашом на тетрадном листочке. Ох и доставалось мне тогда от мамани!..

– Кто ж знал, – охотно подтвердила мать, – что так обернется!

Она защищала сейчас Пашу, чтобы скрыть тревогу за старшего сына.

– Зато, когда я поступал в институт… – Паша допил остатки пива, – все эти нимфы и богини были уже знакомы… так сказать, в неглиже!

Посидели, пообсохли.

Уже за чаем Паша сказал матери, как бы невзначай:

– Никуда он не поехал. Мы видели его шофера у магазина!

Зоя Михайловна поджала губы:

– А, этого! Мужа телефонистки…

– Первая красавица села! – произнес Паша с каким-то сожалением, обращаясь только к студенческому другу.

– Была…

– Замужем лучше не становятся! – сказал Петр Степанович, с хмельной улыбкой глядя на жену.

В голосе его слышался мягкий укор безыскусно любящего человека: мол, душу твою задабриваю, как огуречную грядку весной, но все тебе чего-то не хватает. Муравского!

Глаза жены благодарно увлажнились веселым смехом, будто не ожидала она этаких слов. А потом с тем же легким непониманием стала выдавать она секреты односельчан:

– Замуж ее мать сама выдала за Валерку! Объявила всем: не дам, мол, породу свою портить! Пусть хоть за дурачка идет, но красавца! А если ослушаешься, весь мой сказ – на свадьбу не пойду! И родне закажу!

– Завтра, Серега, увидишь! – пообещал Паша, как что-то очень приятное. Хотя напрасно он это делал.