— Так точно.

— В два часа поднимешь всех, в это время мы должны идти на угольную гору. О’кей?

— О’кей.

Прентис сел на вращающийся стул у бюро.

— А если кто придет оттуда раньше времени, жаловаться, что их не меняют, — продолжал Бернстайн, — скажи, что у тебя приказ придерживаться этого расписания. До двух часов мы никого сменять не собираемся.

— Ясно.

Он остался один, и от тишины, покоя и мягкого света свечей его стала одолевать дремота. Он хотел было опустить голову на столешницу, но решил не рисковать. Вместо этого снял с запястья часы, положил перед собой и уставился на секундную стрелку, ползущую по циферблату.

Прошло немного времени, и из тени возник Бернстайн.

— Все в порядке, Прентис?

— В порядке.

Бернстайн сел на другой стул возле бюро.

— Что-то не удается уснуть, — сказал он. — Посижу, пожалуй. Можешь идти досыпать, если хочешь.

— Нет, я тоже посижу.

Вскоре они уже беседовали, как старые друзья.

— Ты не очень-то ладишь с Финном, да? — спросил Бернстайн.

— Да, не очень.

— Меня это не удивляет. Финн не слишком умен. Я вижу, он не знает, что делать с такими, как ты.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, ты человек несколько необычный, тебе не кажется? Почему, как считаешь, я выбрал тебя?

— Я думал, это случайно.

— Нет, не случайно. В сущности, мы с тобой схожи, Прентис. Мы люди с интеллектом, но это не тот интеллект, который в армии способны оценить. Если бы в армии оценивали по уму, люди с мозгами, как у тебя или у меня, были бы офицерами. Я часто думал над этим. Возьми, к примеру…

Внезапно кто-то схватил его за руку и сильно дернул, отчего он развернулся на стуле, — это был Крупка, насквозь мокрый и черный от угольной пыли, и Крупка орал на него:

— Прентис, урод, в чем дело? Где наша поганая смена?

Прентис вскочил и заорал в ответ, чувствуя свою чрезвычайную власть:

— А ну придержи язык, Крупка. Смена будет, когда я скажу. У меня на этот счет особый приказ…

Только тут, страшно медленно, он начал различать действительность и сон. Крупка был реален, свечи тоже реальны, таким же реальным было время на часах — 2:35, как бесспорно реальным было появление полусонного Бернстайна, вопрошавшего:

— Что, что происходит?

Значит, беседы на самом деле не было. Она происходила лишь в его голове, а, как он понял теперь, его голова до того самого мгновения, когда Крупка дернул его за руку, лежала на столешнице.

Всю остальную ночь, промокший и продрогший на вершине угольной горы, он содрогался от ненависти к себе так, что под ним скрипели куски угля.

Но это было его последним и тягчайшим унижением. Какие бы ошибки он ни совершал после этого случая, им милосердно не придавали значения; если он и оставался худшим солдатом в отделении, то по крайней мере этого не замечали. А вскоре одним памятным утром бремя неудачника перешло с него на Уокера.

Они шли всю ночь. Шли, избегая дорог, во тьме по местности, которая, как мрачно сказал им капитан Эгет, была вражеской территорией («Замечу, кто чиркнет спичкой, пристрелю на месте!»). Они шагали, сохраняя полную тишину, у каждого к правому плечу была прикреплена белая полоска бинта, чтобы идущий позади знал, куда идти. К рассвету они достигли пункта, отмеченного на карте Эгета, и большая часть второго взвода разместилась в теплом чистом крестьянском доме, где хозяйка согласилась согреть им воду для кофе, а потом и чтобы помыться и побриться. Но скоро они опять шагали по полям, и было ясное утро, понизу стелился туман, свежий воздух по-зимнему пощипывал отмытые лица. Впереди показались окраины городка, путь к которым лежал через болото среди множества низких пригорков, так густо заросших кустарником, что невозможно было идти широкой цепью: каждое отделение продвигалось гуськом, оставляя между пригорками мокрые тропы. Белый, сырой туман был столь густ, что в пяти ярдах не было ничего видно, и всякий силуэт, появлявшийся впереди, — дерева, куста или сарайчика, — казалось, таил в себе опасность. Когда они вышли на более высокое место, справа возникло огромное прямоугольное пятно, и едва стало ясно, что это амбар, как тишину на левом фланге разорвала пулеметная очередь.

Все бросились на землю, стараясь укрыться за неровностями почвы; где-то впереди раздались ответные винтовочные выстрелы. Кто-то слева командовал: «Огонь! Огонь!» — и Прентис подумал, что, наверно, надо поднять винтовку и стрелять; но куда? Отделение Бернстайна скрылось в тумане где-то слева, там же и третье отделение. Стрелять все равно, рискуя попасть в своих?

— Эй, парни, не стреляйте… погодите открывать огонь! — крикнул где-то рядом за спиной Сэм Рэнд, так что сомнения разрешились: можно было просто спокойно лежать. Прямо перед глазами торчали увеличенные, как в окулярах бинокля, подметки и зад Уокера.

Затем донесся голос Финна: «Вперед! Отделение… за мной!» Башмаки Уокера дернулись. Он вскочил и, пригнувшись, побежал, широко забирая вправо, под укрытие амбара. Прентис побежал следом, Сэм Рэнд за ним, и, только завернув за угол амбара, они увидели, что их лишь трое, остальное отделение исчезло.

— Что за черт? — крикнул Рэнд. — Где Финн? Уокер, ты за кем побежал?

Широкое, задыхающееся лицо Уокера виновато сморщилось.

— Я думал, он это имел в виду, Сэм. Что нужно забежать за амбар.

— Почему ты так решил?

— Ну, я… Господи, Сэм, сам не знаю.

— Проклятье! Как мы, черт побери, найдем их теперь? Куда они побежали: прямо, или налево, или еще куда?

Они были в безопасности, пока прятались за амбаром, но Сэм Рэнд не дал им долго стоять там. Сперва послал Прентиса назад, но мгновенно опять заработал пулемет, и дождь штукатурки, посыпавшейся в футе над его головой, дал ясно понять, что стреляют по нему. Он бросился ничком на землю и как сумасшедший пополз сквозь кусты обратно. Тогда Сэм сказал:

— Ладно. Попробуем по-другому, делать нечего.

Он повел их к другому углу амбара, и они стояли наготове, сомневаясь, выходить ли на открытое место, когда вновь поднялась стрельба: тарахтение пулемета и ответные выстрелы винтовок и «брауна», которые, казалось, раздавались с разных сторон; и внезапно, после одиночного взрыва ручной гранаты, наступила тишина. Затем послышались крики:

— Кончай ублюдка!

— Вон он!

— Kamarade…

— Нашел товарищей, мать его! Кончай ублюдка…

Сэм махнул, но не в сторону открытого места или криков, а крестьянского дома, оказавшегося теперь, когда туман рассеялся, совсем близко и где виднелись поднимающиеся с земли фигуры Финна и остальных из их отделения.