Она смутилась. Еще сильнее сжала сплетенные на груди руки.

– Простите… Мне показалось, вам все равно, как вернуться на родину… Других вы учите этому.

– Кого других?

– Своих соотечественников… И небезуспешно.

– Вам даже это известно?

В ней вспыхнул азарт. Азарт ведущего игру человека. Хвастливо она бросила:

– Мне все известно.

– Все?!

– Например, что вы вернулись сегодня из Брайтен-маркта. Целый и невредимый.

Надие торжествующе сияла. Ее забавляло и радовало удивление Саида. Он действительно был поражен осведомленностью переводчицы.

– Будьте уж до конца искренни, нарисуйте мое будущее.

Она достаточно позабавилась его удивлением и его растерянностью. Глаза Надие снова стали грустными, рука опустилась на диван и принялась по-прежнему перебирать ткань накидки.

– Мы, наверное, оба погибнем…

Это было сказано так просто и так убежденно, что Саида обдало холодком. Он поверил ей. Поверил невольно – все услышанное прежде, минуту назад, убеждало в ее правоте. И новое легло на чувство, как оракульское вещание. Заставило вздрогнуть.

– Вы хотите этого?

– Нет…

– Откуда же такая уверенность?

Она попыталась решить задачу, объяснить сказанное. Подумала, глядя на темные шторы окна.

– Один из нас идет над пропастью, и тропа его скоро иссякнет… А другой… старается быть рядом…

И Надие почему-то улыбнулась. Горько. Неизбежность трагического конца представлялась ей, должно быть, очень ясно.

– Я ничего не понимаю, – прошептал Саид. Рука его потянулась к ее пальцам, застывшим на ткани. Сжала их. – Не понимаю… Ты говоришь страшные вещи. – Он назвал ее на «ты». Сам не заметил этого. И она не заметила.

– Разве умереть страшно… Теперь, когда умирают каждую секунду… – ответила она спокойно.

– Нет, нет… Почему я должен погибнуть? Ты предполагаешь это или знаешь точно?..

Снова глаза Надие заискрились лукавством. Она увидела, что Саид встревожен, ищет объяснения.

– Конечно, не знаю…

– Откуда же такая мысль?

– От сердца.

– Предчувствие?

– Возможно.

Он вскочил со своего пуфика и снова стал ходить по комнате. Она была небольшая, Саид делал какие-нибудь три шага к окну и поворачивал обратно.

– Из чего ты решила, будто подо мной пропасть? И тропа иссякает…

Надие изобразила на лице боль.

– Не надо на «ты»… Это грубо…

Саид отмахнулся. Снова спросил:

– Какая тропа?

– Ваша.

– Разве у меня есть своя тропа! Я подневольный человек, как тысячи других в Берлине.

Она сжала пальцами виски:

– Да перестаньте вы наконец ходить… Я устала…

Пришлось вернуться к пуфику, к ее ногам, и опуститься на бархатный табурет. Опуститься, хотя взвинченные нервы отвергали покой, требовали движения. Непрерывного движения.

– Я пленный… – напомнил Саид о своем вопросе. – Просто пленный.

– Вы не Исламбек, – как и в первый раз, просто и убежденно сказала Надие.

Он сразу отрезвел: его карта раскрыта. И ему говорят об этом прямо. В глаза. Надо было прийти в себя, прежде чем мысль могла подготовиться к обороне.

– Кто же я? – с трудом выдавил Саид.

– Не знаю.

Игра кончилась. Это понял Саид. Поняла и Надие. Осознала ясно, что переступила рубеж, запретный рубеж, и повисла над пустотой. Что дальше?

– Просто ты ищешь тайну, – попытался объяснить себе, а заодно и Надие мысль, которую она обронила только что. – Тебе нужна тайна.

– Возможно, – покорно согласилась Надие.

– Вы все ищете страшное. В этом ваша жизнь, ваш долг, ваша работа.

Она попросила:

– Не надо делать мне больно.

– А ты не думаешь, что наносишь другим боль своим недоверием? Что ранишь…

– Я не хотела этого.

– Ну да, просто нанесла рану по привычке.

Ее обожгла грубая настойчивость Саида. Слишком прямо выдвигались обвинения, слишком уверенно судил он о ее чувствах и побуждениях.

– Но вы действительно не Исламбек.

В словах ее звучало раздражение. Переводчица все-таки знала его тайну и хотела, чтобы Саид это понял. А он в силу инерции отвергал даже простое подозрение. Вернее, должен был отвергать. Исламбек может существовать только как Исламбек, иное уничтожает его автоматически.

– Я принял имя родителей, – произнес он с чувством, – такова воля судьбы.

– Вы приняли имя это по воле переводчицы гауптштурмфюрера.

Более удачного выстрела трудно было ожидать – Надие сразила его насмерть. Не сразу он пришел в себя и сумел понять, что стряслось. Потом робко и растерянно глянул в глаза Надие: не смеется ли она. Не торжествует ли – ведь так легко повергнут Исламбек, столько времени игравший свою, как ему казалось, великолепно продуманную роль. Нет, они не смеялись. Не торжествовали победу. В глазах Надие были усталость и сожаление. Она, кажется, раскаивалась в своем поступке.

– По вашей воле? – спросил Саид с издевкой. Ему все еще хотелось защищаться.

– Я дала вам анкету вопреки намерению гестапо. Там считали нужным проверить вас… На чистом бланке.

– Зачем вы это сделали?

Пальцы ее снова забегали по ткани, собирая складки и распуская их. Нелегко было Надие ответить на такой вопрос.

– Вас могли расстрелять… если бы ответы не совпали.

– А «опель» у кладбища – это идея капитана?

Надие смутилась:

– Нет… Кажется, тоже гестапо. Дитрих звонил гауптштурмфюреру и просил содействия.

– Вашего?

– И моего…

– А вы опять пожалели?

– Не осуждайте мою слабость… Я женщина… Она сказала это тихо. С каким-то чувством вины перед Саидом, словно просила прощения. Тронула его ладонь, как сделал он прежде, но не сжала, не передала свое смятение. Лишь согрела ее.

Ему почудилось, будто произошло что-то в эту секунду. Неосознанное, явившееся помимо его воли и ставшее хозяином положения. Что-то чужое, которое он не должен был принимать. Не мог, не имел права. И по тому же закону протеста, что существовал в нем, защищал его и руководил им при оценке вещей и событий, мешавших идти по избранной тропе. «Не будь слабым, – сказал он себе мысленно. – Тепло нежит сердце. А ему нужна лишь ожесточенность».

Надие ждала чего-то. Может быть, слов. Саид молчал. Боролся с самим собой. Хотел победить то, явившееся помимо его воли.