– Николай Иваныч, а вам не кажется, что все это абсолютно притянуто за уши? – попытался возразить Спиридонов.

Но Ежов ответил ему:

– Нет, не кажется. Вы, Виктор Афанасьевич, верно, думаете, что разбираетесь в людях, недаром же, по некоторым сведениям, считаете Ощепкова идеалистом, пустым фантазером, человеком, чья простота хуже воровства…

Об этом Спиридонов говорил только одному живому человеку – Варе. На мгновение ему показалось, что он стоит на краю бездны и эта бездна наполнена его заблуждениями. Словно некая пелена спала с его глаз: он увидел, что, предав память Клавушки, доверившись Варе, он совершил невероятное зло, которое может привести к гибели невинного человека. Как царь Ирод, он дал слишком много власти Саломее и теперь вынужден с ужасом глядеть на голову Иоанна Крестителя, которого так хотел спасти и которого при этом абсолютно не понимал…

– …но вы, товарищ Спиридонов, не менее наивны, чем он. Я вам больше скажу – у меня огромное желание просто взять и бросить вас к нему в камеру. Вы два сапога пара. Кто вы есть, гражданин Спиридонов? Потомственный купец… Не думайте, НКВД все знает… Вы весьма неуклюже пытались скрыть, что вы бывший штабс-капитан царской армии, политически неопределившийся приспособленец… личность во всех отношениях отрицательная… Если бы не ваше дзюудо, необходимое нашему наркомату… Увы, я не стану вас арестовывать – по двум причинам. Во-первых, товарищ Сталин считает вас полезным кадром; во-вторых – вы будете смеяться, но я обещал вашей Варе, что, если она даст мне это, – Ежов потряс блокнотиком, – ни она, ни вы не пострадаете. Я держу свои обещания – потому что, если я не стану этого делать, никто больше мне не доверится. Слухами, знаете ли, земля полнится…

– Какой же вы мозгляк, товарищ нарком, – с презрением скривил рот Спиридонов. – Мне кажется, вы и в малейшей степени не соответствуете занимаемой должности. Ну что ж, и на вас найдется управа. Я немедленно расскажу товарищу Сталину о ваших художествах, и вы за это поплатитесь!

Спиридонов не слишком надеялся, что его угроза произведет впечатление на Ежова, однако ж произвела, да какое! Нарком затрясся не то от гнева, не то от страха.

– Похоже, вы меня не поняли, гражданин майор госбезопасности… – Он поднялся из-за стола. – Когда я сказал, что выполняю свои обещания, я не имел в виду, что делаю это вопреки здравому смыслу. Кажется, мне все-таки придется арестовать вас.

Вероятно, вставая, Ежов нажал на скрытую кнопку электрического звонка, поскольку в кабинет тихо вошли три бойца НКВД, комод[54] и двое рядовых.

– Арестуйте товарища, – мирно, почти по-домашнему, попросил Ежов. – Отведите в четвертую камеру внутренней, где с утра хлоркой мыли. Пусть посидит, подумает…

– Кого арестовать, Виктора Афанасьевича? – неожиданно спросил один из рядовых. Спиридонов обернулся и посмотрел на пришедших за ним. Все трое были ему знакомы. Всех троих он обучал.

– Разговорчики! – прикрикнул Ежов. – Кому сказано, арестовать…

– Я тебя сейчас так арестую, товарищ нарком, мама родная не узнает, – медленно выговорил все тот же рядовой, крупный лысый мужик, чем-то похожий на Котовского.

Ежов побледнел:

– Да что вы себе позволяете!

Комод повернул голову к Спиридонову:

– Товарищ инструктор, а давайте мы его сейчас шлепнем тут потихонечку? Очевидно же, вредитель, враг народа, хоть и нарком…

Третий боец, худой и угрюмый, как Кощей, но, как помнилось Спиридонову, на татами самый из этих троих опасный, достал из кармана свинчатку и многозначительно подбросил ее на ладони.

– Ну что вы, товарищи, – урезонил ребят Спиридонов. – Не горячитесь. Надо соблюдать совзаконность. Пока партия доверяет товарищу Ежову руководить наркоматом, мы должны в той же мере доверять ему и считать его нашим старшим товарищем, не теряя, однако, революционной бдительности. Просто работа у него нервная, сорваться недолго, – Спиридонов выразительно повел носом (для его чувствительного обоняния легкий запах водки в кабинете был неприятен) и подмигнул. Бойцы заулыбались.

– Я пойду, Николай Иваныч… – Спиридонов перевел взгляд на Ежова. – У меня еще дел полно. Надо договориться о встрече с товарищем Сталиным. Мой вам совет – поступите так, как я вам говорю. И еще…

Он подошел ближе, и нарком Ежов, чьим именем пугали не только младенцев, съёжился, словно пытаясь сжаться в точку. Спиридонов с презрением посмотрел на него и впервые за долгие годы сказал без своей привычной тактичности:

– Вы не только мозгляк, но и в спорте вообще и в борьбе в частности ни хрена не разбираетесь. Спорт без конкуренции – ничто, но конкуренция бывает разная. Бывает честная конкуренция, борьба без ненависти. Таким и должен быть советский спорт – с одной стороны, конкурентным и бескомпромиссным и одновременно честным и взаимно уважительным. Я верю, что когда-нибудь таким он и будет. Эх, смельчак… не бойся, руки об тебя пачкать мне нет резона. Сегодня победил ты, но в каждом поражении есть начало победы, хотя тебе с твоими куриными мозгами этого не понять… – Сказав так, Спиридонов, четко, по-военному, развернувшись на каблуках, вышел, сопровождаемый восхищенными взглядами бойцов НКВД.

* * *

Из приемной наркома Спиридонов по ЗАСу[55] через кремлевский коммутатор позвонил Власику:

– Коль, мне срочно нужно видеть Хозяина… – Спиридонов, возможно, и был «оторванным от реальности спецом», но режим работы генерального секретаря ему был хорошо известен. – Есть возможность?

– Сам сейчас на совещании, – сказал Власик. – Освободится часа через полтора. Я вышлю машину. Вы, я вижу, на Лубянке? Может, сразу осназовцев подбросить?[56]

– Да-да, и пару «Т-35»[57], пожалуйста. – Несмотря на общую трагичность ситуации, Спиридонов нашел в себе силы улыбнуться. – Нет, ничего такого, но подумай, нельзя ли к тебе в штат пристроить трех энкавэдэшников?

– Кого? – спросил Власик.

– Гареева, Кислицкого и Усманова, – по памяти назвал Спиридонов.

– Кислицкого не знаю, – ответил Власик, – но, коли вы за них ручаетесь, пристроим. А что случилось?

– Товарищ нарком вспылили и желали меня арестовать, – ровным голосом сообщил Спиридонов. – Конечно, ничего у него не вышло, но, боюсь, с ребят шкуру он спустит.