Вернувшись в траншею, Стивен обнаружил царившие в ней растерянность и недоумение.

— Все отложили на два дня, — сказал Бирн. — Слишком мокро.

Стивен закрыл глаза. Иисусе. Иисусе. Он так ждал завтрашнего дня.

Лицо Грея прорезали морщины, он был встревожен. Вместе со Стивеном он поднялся на холм извлеченной из туннеля земли.

— Давайте успокоимся, — сказал Грей. Впрочем, Стивен ясно видел, как нелегко это ему дается. — Я должен вкратце описать вам новый план атаки. Артиллерия поставит перед вами огневую завесу. Вы будете неспешным шагом продвигаться следом за ней. Когда ее снимут, займете указанные вам позиции и станете ждать, когда завесу поставят снова. Так что вы постоянно будете под защитой. Проволочные заграждения немцев уже прорваны во многих местах, значительная часть их орудий уничтожена. Ваши потери не превысят десяти процентов личного состава.

Стивен улыбнулся:

— Вы так думаете?

Грей глубоко вздохнул:

— Я излагаю содержание полученных мной приказов. Мы расположены на фланге основного удара. Наш батальон должен будет использовать гибкую тактику. По сторонам от нас сосредоточены крупные боевые подразделения. Ольстерская дивизия, двадцать девятая — несравненные, свеженькие, только что с Галлиполи.

— Свеженькие? — переспросил Стивен.

Грей взглянул ему в глаза:

— Если меня убьют, Рейсфорд, а вы еще будете живы, возьмете командование ротой на себя.

— Я? А почему не Харрингтон?

— Потому что вы — сумасшедший хладнокровный дьявол, а здесь именно такой и требуется.

Начинало смеркаться, Грей поднял к глазам бинокль — в двадцатый, возможно, раз за этот день. Потом протянул его Стивену.

— Вон там, над первой линией немецких траншей, установлен плакат. Видите, что на нем написано?

Стивен посмотрел. Да, плакат огромный.

— Вижу. «Добро пожаловать, двадцать девятая!»

Его начало подташнивать.

Грей покачал головой.

— Так вот, имейте в виду. Проволочные заграждения не повреждены. Не нужно говорить об этом вашим бойцам, но я сегодня специально все рассмотрел и могу вас уверить: проволока цела на протяжении сотен ярдов. Снаряды просто перелетали через нее.

— А я думал, ее искрошили отсюда до Дар-эс-Салама.

— Штабные байки. От Хейга, Роулинсона и прочих. Только не говорите об этом бойцам, Рейсфорд. Не говорите, просто молитесь за них.

Грей сжал руками голову. Ни ум, ни полки с книгами ничем ему здесь не помогут, подумал Стивен.

Сорок восемь часов нежеланной отсрочки дали бойцам время подготовиться к неизбежному.

Первый винтовочный выстрел прозвучал, как вскрик трескучим фальцетом. Барнс прострелил себе нёбо.

Ночами они писали письма.

Майкл Уир написал:

Дорогие мать и отец, нам предстоит наступление. Не один день мы готовились к нему под землей. Мое подразделение принимало в этом участие. Теперь наша работа закончилась. Некоторые из моих бойцов вызвались поработать в день наступления санитарами. Моральный дух очень высок. Мы надеемся, что наш удар позволит покончить с войной. Полагаю, что большинство солдат противника уже погибли под нашим артиллерийским обстрелом.

Спасибо за кекс и клубнику. Хорошо, что сад доставляет вам такую радость. Ягоды нам всем очень понравились. Я часто думаю о вас, о нашей тихой домашней жизни. Прошу вас, не тревожьтесь за меня. Молитесь за солдат, которым предстоит брать высоту. Спасибо за мыло, мама, поверь, оно мне очень пригодилось. Я рад, что вечеринка с Парсонсами прошла так успешно. Пожалуйста, передайте мои соболезнования мистеру и миссис Стэнтон. Я лишь недавно узнал об их сыне.

Я почти уверен, что перед отъездом расплатился с портным, но, если я ошибаюсь, заплатите ему от моего имени, я верну вам долг во время следующего отпуска. Прошу вас, обо мне не беспокойтесь. Здесь достаточно тепло. Пожалуй, даже слишком, — поэтому мне ничего больше не нужно, ни носков, ни пуловеров.

Ваш сын Майкл.

Типпер написал:

Дорогие мама и папа, я вернулся к друзьям и очень горжусь, что снова с ними. Тут очень здорово, столько фуражек с разными околышами и солдат из других частей. Наши пушки такое представление устраивают — прямо Ночь Гая Фокса. Мы собираемся наступать и ждем не дождемся, когда фриц получит свое! Генерал говорит, что сопротивления никакого не будет, потому что наши пушки всех их прибили. Мы должны были начать вчера, но погода была не очень хорошая.

Очень тяжело ждать. Некоторые ребята немного упали духом. Тот парень, Бирн, о котором я вам рассказывал, подходит ко мне и говорит: не беспокойся. Рад был услышать, что Фред Кэмпбелл до сих пор цел. Молодчага!

Ну вот, мои дорогие мама и папа, это все, что я могу вам сказать. Завтра узнаем, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Обо мне не беспокойтесь. Я не боюсь того, что меня ждет. Когда я был маленьким, вы были ко мне очень добры, и я вас не подведу. Пожалуйста, напишите мне еще, я так люблю узнавать, что нового дома. Пожалуйста, пришлите мне пару видов Сент-Олбанса. Передайте Китти, что я люблю ее. Вы самые лучшие мама и папа на свете.

Ваш сын Джон.

У Стивена, пока он читал это письмо и запечатывал конверт, несколько раз сжимало горло. Он вспоминал лицо Грея, думал об основанных на опыте предчувствиях капитана. И чувствовал, как его охватывает страшный гнев. Он вырвал из записной книжки листок и написал:

Дорогая Изабель, я посылаю это письмо на адрес твоего дома в Амьене, где его, надо думать, разорвут, но все же пишу к тебе, потому что больше мне писать не к кому. Пишу, сидя под деревом неподалеку от Ошонвиллье, где мы когда-то провели целый день.

Подобно сотням тысяч британских солдат, рассеянных по здешним полям, я пытаюсь осмыслить свою смерть. И пишу, чтобы сказать: ты единственный человек, которого я когда-либо любил.

Скорее всего это письмо никогда до тебя не дойдет, но мне хочется рассказать кому-нибудь, что это такое — сидеть июньской пятницей в траве, чувствуя, как по коже ползают вши, чувствуя, что живот наполнен горячим тушеным мясом и чаем, — возможно, последней в моей жизни едой, — и слушая, как за спиной вопят, взывая к небесам, пушки.

Вот-вот будет совершено противное природе преступление. Я чувствую это каждой своей жилкой. Наши мужчины и юноши — бакалейщики и клерки, садовники и отцы — отцы маленьких детей. Страна не может позволить себе потерять их.

Я боюсь смерти. Я видел, что способны сделать снаряды. Я боюсь, что придется пролежать целый день раненым в снарядной воронке. Мне очень страшно, Изабель, что я умру в одиночестве и никто не прикоснется ко мне. Но я обязан подать пример.

Утром я первым вылезу из траншеи. Будь со мной, Изабель, будь душою со мной. Помоги мне повести их к тому, что нас ждет.