– Позвоните после меня. У меня срочное дело.

Дама застыла в ожидании, словно герань в ботаническом саду.

На этот раз я наткнулся на старика Рамиреса, с которым часто тусовался в баре «У присяжных».

– Что за глупости, Эл? Ты не способен на такое.

– Способен.

– Да что с тобой? Ты спятил?

– Нет, я в здравом уме. Диктую адрес. Это серый дом на повороте. Моя мать и ее подруга Салли Энфилд – обе там.

– Как ты убил их?

– Честно говоря, не очень красиво. Я размозжил им головы молотком.

– Я отправлю патруль, Эл, но если это шутка… Не могу поверить! Ведь ты один из нас, Эл; ты хорошо работал. Что заставляет тебя так мрачно шутить?

– Уверяю вас, я не шучу. Я должен идти: у меня почти не осталось монет. Попросите Дигана мне перезвонить. И не тяните: у меня девятимиллиметровый револьвер и сильное желание пустить себе пулю в лоб. Из-за Дигана я до сих пор этого не сделал.

Я продиктовал номер и, прежде чем повесить трубку, прибавил:

– Жду у телефонной будки.

Тетка всё слышала. Она стояла ко мне спиной.

– Чего вы ждете? Звоните, только быстро. Мне должны скоро перезвонить. Скажете кому-нибудь хоть слово, я вас разыщу.

Тетка повернулась ко мне и окаменела.

Я сделал усилие и улыбнулся.

Не сказав ни слова, она села в машину и уехала. Я знал, она меня не выдаст: слишком ждет ночи с любовником – и к тому же слышала, как я выдал себя сам. Довольно долго я прождал у телефонной будки, глядя в пустоту и размышляя о своей жалкой жизни. Я не Халк[105]. У меня никогда не хватало силы характера, чтобы разбивать свои цепи, сбегать, ускользать от правосудия и обманывать судьбу. Я уснул и проснулся, когда бродячая собака обнюхала мое лицо. В эту минуту телефон наконец зазвонил.

Я узнал Дигана по его молчанию. Я тоже ничего не говорил, и он произнес усталым голосом:

– Мы возвращаемся из дома, Эл. Что ты наделал, господи, что ты наделал!

Я тяжело вздохнул.

– Знаю, что это выглядит ужасно, господин Диган, но я всё могу объяснить.

– Твоя мать обезглавлена, и в лицо ей воткнуты дротики. Ты можешь это объяснить?

Я чувствовал, что Диган готов расплакаться, и не хотел слышать его рыданий.

– Не стоит драматизировать, господин Диган.

– А Салли Энфилд… Эл! Где ты?

– В Орегоне. На парковке между Реддингом и Голд-Бичем, в шестнадцати километрах от Голд-Бича, у дороги вдоль Роуг-Ривер.

– Почему ты в Орегоне?

– Я объясню. Я готов сдаться вам и только вам, господин Диган. Если вы отправите за мной какого-нибудь кретина из местных, я его пристрелю, а потом пущу себе пулю в лоб.

– Я выезжаю, Эл. Ты можешь пообещать, что дождешься меня?

– Я ничего не могу обещать. Но я до сих пор не покончил с собой лишь потому, что должен вам всё объяснить. Вы единственный человек, который хорошо ко мне относился, лучше, чем мой отец и психиатр в Атаскадеро. Я знаю, что вам грозят большие неприятности, помимо разочарования, и не хочу оставлять вас над пропастью в одиночестве. Поверьте мне, я всё еще борюсь за жизнь, потому что больше ничего не жду. В любом случае у меня впереди электрический стул. Но я не боюсь. Я только прошу вас не считать меня безумным.

– Ты многого от меня хочешь, Эл. Оставайся на месте. Я с напарником буду в Орегоне на рассвете.

– Надеюсь, господин Диган, солнце взойдет.

– Почему ты так говоришь?

– Просто так. Я жду вас. Поезжайте вдоль Роуг-Ривер от Голд-Бича: я буду на первой заправке слева от дороги.

– Ты не хочешь поехать нам навстречу?

– Нет, я слишком устал, у меня нет сил. Кроме того, я хочу вам здесь кое-что показать.

Старик вернулся домой. Я постучал, но он не ответил. Я толкнул дверь. Дом состоял из одной комнаты с кухонным уголком, где грудой лежали консервные банки. Хоть формально я и считался молодым человеком, мои дни были сочтены, а потому я сочувствовал старому знакомому. Он тоже прожил жизнь напрасно. Уснул на диване с пустым стаканом из-под пива в руках. Мне вдруг захотелось срочно сбежать, доехать до Аляски, но смелости не хватило. Я просто собирался сдаться.

Я тихо закрыл дверь и пошел к кабриолету. Откинул сиденье. Стало холодно, поэтому я закрыл верх. Вспомнил последние минуты своего кошмара.

В комнате я не мог уснуть: я чувствовал, что случится непоправимое, страшное. Я немного выждал. Затем, не выдержав, спустился вниз. Постучал в дверь маминой спальни – она не ответила. Я вошел в комнату. Она лежала на кровати в одежде, скрестив руки: алкоголь вырубил ее. Я взял ее за руку и потряс. До того момента я не прикасался к ней сто лет. Я ущипнул ее за дряблую теплую кожу. Она открыла глаза, посмотрела на меня безо всякого удивления и вздохнула:

– Чего тебе еще?

Я присел рядом с ней на кровать и оперся спиной о стену:

– Мама, поговори со мной.

Она посмотрела на меня сурово:

– Знаешь, Эл, ты начинаешь меня бесить. Великан ростом два двадцать, выпрашивающий немного внимания, – это жалко! Оставь меня в покое: я спать хочу!

Но я не отставал:

– Мама, поговори со мной хотя бы раз!

Она села на кровати:

– Эл, я серьезно: оставь меня в покое – не то я позвоню твоим друзьям-копам и расскажу о тебе всю правду! – Но я не двигался с места, и тогда она заорала: – Господи, Эл, когда ты уже наконец исчезнешь из моей жизни? Ты меня в могилу загонишь, слышал? Ты загонишь меня в могилу!

Я вздохнул и, пока мать приходила в себя, покинул ее комнату. Я аккуратно закрыл дверь, стараясь не хлопать. Я не мог выносить жестокость. Я вернулся в комнату и лег на кровать. До четырех утра я слушал Скипа Джеймса, стараясь ни о чем не думать.

Можно иметь фантастическую память и провалы в памяти одновременно. Я не знаю, почему молоток оказался в моей комнате. Я им никогда не пользовался. Однако он лежал передо мной, у изголовья кровати, словно прилетел сам, пройдя сквозь стены. Я взял его – без ненависти, но решительно, словно умелый мастер, – и отправился на дело, свершения которого уже давно бессознательно жаждал.

Я сбежал по лестнице. Мать спала крепким сном – на этот раз уже в ночной рубашке, лежа на спине и раскинув руки. Я понял, что у меня нет выбора. Я сделал дело очень спокойно.