И вдруг Лин резко очнулась:

– Море достаточно отступило – идем.

Лин взяла Жюлиана за руку:

– Я хочу, чтобы мы пережили вместе все, что сейчас там произойдет. Ты должен снова стать тем, кем был прежде. Не забывай, что это ты, Жюлиан, ты сделал все это. Я только… кормила этого человека.

– Кого ты кормила, какого человека?

– Теперь тебе придется быть сильным, непреклонным, непоколебимым. Если ты сейчас войдешь в форт вместе со мной, ты уже не сможешь отступить. Я могу на тебя рассчитывать?

– Ты можешь на меня рассчитывать. Но… ты меня пугаешь.

Они вышли из машины, шагнули на узкую косу между скал, миновали ворота, спустились в тесный коридор, увешанный фотографиями Сары. А Лин, в надежде, что увиденное произведет на Жюлиана эффект электрошока и разом вернет ему блок памяти, все еще не сказала, зачем они здесь.

Она вошла первая. Грегори Джордано неотрывно смотрел на дверь. Сырость постепенно разъедала его. Он, словно напоказ, выставил вперед свою огромную ногу, теперь уже почти черную. Жестокая, мстительная, Лин хотела перехватить его взгляд, когда он испытает шок от неожиданности, поэтому замедлила шаг и выпустила Жюлиана на эту созданную им самим арену.

Изумление сковало лица. Жюлиан замер, словно пораженный громом своего открытия, а Джордано поджал под себя ноги с отяжелевшими ступнями, будто испуганный мальчишка; его опухшее еще больше правое веко непроизвольно дергалось. Лин подобрала фотографию Сары, сунула ее в руки Жюлиана: пусть он сожмет ее, почувствует в своей ладони, увидит в ней осколок своего прошлого и почерпнет энергию, чтобы вспомнить.

– «Дай мне силы никогда не забыть, что он сделал». Смотри, это твой почерк. Этого урода зовут Грегори Джордано, это ты запер его здесь, это ты избил его до крови, чтобы он заговорил. Именно он подобрал Сарину шапку возле шале, которое мы видели на фотографиях. Ты прикрепил все фотографии нашей девочки вдоль лестницы, чтобы они придали тебе сил. Вспомни, Жюлиан. Вспомни, я не хочу принимать решения в одиночку. Помоги мне.

Жюлиан рассмотрел фотографию, скользнул указательным пальцем по лицу дочери, перевел взгляд на пленника, на запасы еды, на деревянное орудие пытки, которое смастерил собственными руками, затем снова повернулся к Джордано, загнанному зверю, который молчал и не сводил с них глаз.

– Я… Я был у него… В его доме…

Лин горячо кивнула:

– Да-да, именно оттуда ты его и похитил. У тебя были причины, ты знал, что он причастен к чему-то, что касается Сары. Она была еще жива неделю назад, и этот… мерзавец об этом знал. А теперь она мертва. Она умерла из-за него.

Жюлиан приложил ладони к вискам и изо всех сил стиснул их.

– Я… теперь уже не знаю. Мне не удается вспомнить. Все это: форт, этот человек – я ничего не помню… А если… Если он ничего не сделал? Если он невиновен?

Лин бросилась к пленнику, резко рванула за воротник свитера, чтобы открыть татуировку на его правом плече:

– А это ты узнаешь?

Жюлиан кивнул:

– Как на фотографии процарапанного рисунка…

– Рисунка, обнаруженного там, где была убита наша дочь. Он не безвинный. Он замешан по самые уши, а сыщики понятия не имеют о его существовании. Это из-за него она мертва. Мы могли бы снова увидеть ее живой.

С серым, словно выточенным из камня лицом Джордано неистово оттолкнул ее. Лучшая защита – нападение. Словно крыса, попавшаяся в ловушку, зверь, который чувствует, что сдохнет в своей норе. Лин одной рукой вытащила из кармана пистолет и прицелилась в него, а другой – вывела на экран своего мобильника фотографию нацарапанного на деревянной стенке шале меченосца.

– Моя дочь умерла из-за тебя. Даю тебе десять секунд, чтобы ты все объяснил.

Увидев фотографию, он скрючился, будто в судорогах.

– Нет, нет! Я ничего не сделал, клянусь вам, что…

Лин прижала ствол к его голове. Джордано с воем завалился на сторону. Его правое запястье кровоточило, потому что он дергал наручник, пытаясь высвободиться. Жюлиан бросился к Лин, чтобы оттащить ее.

– Прекрати! Ты убьешь его!

Лин словно одеревенела. Жюлиан посмотрел ей в глаза:

– Надо хорошо подумать, не можем же мы…

– Чего мы не можем, а? Черт возьми, Жюлиан, да соберись же ты и не заставляй меня жалеть, что я привезла тебя сюда. Не я довела его до такого состояния!

Лин вырвала фотографию из рук мужа и вслух, словно мантру, прочла надпись на ней, как, наверное, это делал Жюлиан, когда одну за другой ломал ему кости плюсны. Она снова приблизилась к Джордано.

– Я не остановлюсь, пока ты не заговоришь. А если ты ничего не скажешь, я возьмусь за твою дочь, Роксану. Ты думаешь, я не в курсе, что ты отсидел за изнасилование и пытки, которым подвергал бедных подневольных девушек? Что ты всего лишь грязный извращенец, что тебе нравится причинять боль?

Джордано посмотрел на Жюлиана:

– Не позволяйте ей.

Подойдя ближе, Лин загородила от него мужа.

– Рассчитываешь превратить своего палача в союзника, потому что он потерял память? Молодец, соображаешь… – Она присела. – Тебе нравится боль, а? Нравится? Так вот, ты ее узнаешь. Клянусь, мы пойдем до конца. Мы уже не можем повернуть назад, ни ты, ни мы. Все мы в одной лодке. Спасай свою шкуру, как можешь, и говори все, что знаешь.

Он изогнулся, стараясь выпрямиться, чтобы приглушить стреляющую боль в плече.

– Вы все равно… скоро меня убьете. Вы никогда… не выпустите меня отсюда… После всего, что вы заставили меня вынести. – Он кивнул в сторону Жюлиана. – Вот зачем он сюда вернулся, даже со своей искореженной памятью? Ты притащила его, потому что думала, он сделает работу, которую… ты не способна сделать одна? Но он не может… Придется тебе самой выпутываться.

Жюлиан неожиданно тоже подошел к пленнику и всем своим весом наступил на изувеченную ногу, так что хрустнули кости. Его глаза снова стали пустыми. Лин изумленно взглянула на мужа, но Жюлиан не проронил ни слова. Он безучастно наблюдал, как человек потерял сознание, а потом снова пришел в себя, с отяжелевшей головой, с вылезающими из орбит глазами. На губах пленника выступила пена. Жюлиан рванулся к нему.

Теперь уже Лин готова была остановить мужа, но сдержала свой порыв. Он что-то вспомнил? Или его просто обуревают инстинкты? Тогда Жюлиан резко отпрянул, шокированный тем, что только что сделал.

Думать о Саре, и только о ней. Живой. Мертвой. Четыре года страданий. Труп ее, загруженный в багажник, точно обыкновенный кусок туши. Ее доченька. Нет, Жюлиан прав: никакой жалости к этому типу. Направить ствол пистолета, прицелиться еще раз, ничего не упустить. Тяжелый момент для него, для них, его надо пережить, не тяжелее, чем визит к дантисту, чтобы вырвать зуб. Ничего не попишешь. Идти до конца, теперь, в минутном помутнении, в лихорадке эмоций. Сара. Мертва.