способом минимизировать риски остаться без еды и характеристикой того, как формировались наши тела, чтобы переваривать широкий спектр продуктов. Что действительно изменилось, так это то, что употреблялось в пищу, — рацион, как и сегодня, варьировался от места к месту в зависимости от того, что имелось в доступе. Если мы сравним предков ледникового периода Пиренейского полуострова, Ближнего Востока, более ранних средиземноморских неандертальцев, кловисцев в Северной Америке, ранних охотников-собирателей Амазонии и охотников-рыболовов прибрежного Перу, мы увидим параллельные смешанные хозяйства, у каждого из которых была особая черта, связанная с местоположением и традицией. Универсальная экологическая толерантность и диета были ранними способами управления рисками. Они были настолько успешны, что остались с нами до сегодняшнего дня. Смешанное хозяйство было одним из важнейших компонентов перехода к сельскому хозяйству и животноводству во многих общинах по всему миру. Смешанные хозяйства иногда заменялись специализированными, высокие доходы от одного продукта оправдывали переход. Однако тактика быстрого возврата, как правило, была чрезвычайно рискованной и недолговечной, так как ресурсы истощались. В истории нашей эволюции эти стратегии не были правилом, но если они оказывались успешными, то навсегда меняли мир. Отправной точкой был не Плодородный полумесяц 10 тысяч лет назад, а Русская равнина и ее 30-тысячелетняя граветтская культура.

Завоевание предками евразийской тундростепи около 30 тысяч лет назад ознаменовало резкий сдвиг в судьбе населения, которое заполонит всю Евразию и американские континенты. Только Тропическая Африка, части Южной Азии и Австралазия остались незатронутыми этой волной новых колонизаторов. Эти люди — прообраз создателей граветтской культуры в Европе — сформировали образ жизни, который объединил многие культурные, технологические и социальные навыки, которые уже были у других людей. Их талант заключался в том, что они собрали все эти элементы в единый набор. Этот набор был характерен для людей северного полушария, и именно здесь возникли сельскохозяйственные сообщества. Изменение обстоятельств для этих людей не имело ничего общего с внезапной, почти чудодейственной биологической трансформацией. Оно было следствием необходимости гораздо более эффективного управления рисками, чем когда-либо прежде.

В этой книге мы не раз видели, как определенные атрибуты, развившиеся с определенными функциями, стали со временем использоваться не по назначению. Мы потратили некоторое время на изучение того, как наш мозг превратился из органа географического картографирования в орган с гораздо большим потенциалом. Был и побочный продукт — наше собственное самосознание, которое для нас не уникально, но, безусловно, уникально для группы живых существ, у которых развился схожий мозг при схожих обстоятельствах. У осьминогов, каракатиц и их сородичей, по-видимому, есть своего рода первичное самосознание[442], а самосознание, сравнимое с человеческим, есть у слонов[443], афалин[444] и человекообразных обезьян[445]. Самосознание может показаться естественным следствием осознания объектов в пространстве и во времени, включая других представителей своего вида. Быть может, мы выработали его, поскольку оно обладает неким скрытым преимуществом или является побочным эффектом развития большого и сложного мозга. И тогда к нашим сложным и запутанным системам передачи информации добавилось и самосознание. Оно породило животное, способное позиционировать себя в пространстве и во времени, животное, которое осознало последствия своего поведения и свою смертность.

Именно это самосознание дало людям способность к рациональному мышлению, осознанию последствий своих действий и способность исправлять те действия, которые каким-либо образом наносили вред. Но в то же время оно допускало макиавеллианское поведение и манипуляцию. Сплетни — в основном информация и дезинформация о других в группе — стали занимать центральное место в нашей повседневной жизни. Сигнализирование, служившее для повышения и поддержания нашего статуса в группе, стало самостоятельной тактикой выживания. Когда дело дошло до наших соседей, безделушки и артефакты стали торговой валютой и способами демонстрации нашего собственного превосходства. Когда я включаю телевизор и вижу, какую важность мы придаем реалити-шоу и сплетням, а также политической раскрутке, когда я вижу, насколько нерационально мы ведем себя, поддерживая футбольные команды, с которыми у нас нет реальной связи, я понимаю, насколько мы заблуждаемся.

Еще в этой книге мы говорили о том, насколько мы обязаны своим существованием случайности. От ударов астероидов до извержений вулканов и простого нахождения в нужном месте в нужное время — мы здесь благодаря удаче. Несложно пуститься в спекуляции о том, что мы живем, поскольку являемся продуктом успешных генов. Не стоит заниматься самообманом. Наши гены успешны, как и гены всех других видов, которые существуют сегодня лишь потому, что они обеспечили выживание. Но как мы видели, мы живы из-за комбинации удачных и успешных генов, которые случайно совпали с благоприятными условиями или развивались в ногу с изменяющимся миром. Существовало множество чрезвычайно успешных родов, которые вымерли, потому что удача отвернулась от них. Среди них неандертальцы и другие популяции протопредков.

По дороге исчезло больше родов людей, чем дожило до этого дня. Но я не собираюсь попадать в ловушку мрачных предсказаний о будущем нашего вида. Наша популяция достигла такой численности, что маловероятно, чтобы какое-то радикальное изменение климата когда-либо смогло полностью уничтожить нас. Для этого потребовалась бы молниеносная катастрофа глобальных масштабов. Без сомнения, многие будут страдать и погибать от наводнений и голода, а те из нас, кто находится в зоне комфорта, будут делать вид, что им не все равно, но не предпримут никаких действий. В этом печаль нашей истории. Если что-то и делает нас уникальными, так это наша осведомленность о собственных действиях и способность что-то менять, если мы того хотим, но чаще всего мы этого не делаем. Потратив свои эволюционные жизни на попытки справиться с изменениями и найти способы обуздать и обмануть непредсказуемое будущее, теперь, когда у нас есть возможность будущее изменить, мы откладываем это на потом или решаем ничего не делать. Причина кроется в том внутреннем напряжении во всех нас, что разрывается между собственным «я» и мыслями о соседе, между личной выгодой и более высокими выгодами, которые можно получить от работы в команде.

Десять тысяч лет — период постсельскохозяйственных перемен, которые привели нас к настоящему, — ничтожны по сравнению с историей нашей эволюции. Прошло всего 0,2 % времени с тех пор, как наши предки отделились от рода шимпанзе; 0,6 % времени с момента появления H. erectus, первого представителя нашего рода (Homo); 1,67 % времени с тех пор, как неандертальцы отделились от нашего рода; 2,5 % всего времени жизни неандертальцев на этой планете; и примерно 5 % от нашего существования здесь в некоей форме, которую мы можем уверенно называть Homo sapiens. Этот период на 5 тысяч лет короче того времени, которое понадобилось предкам для