Скоро я поняла, что мой интерес к мелочам из XIX века несравним с фанатичной страстью Королевского Дикобраза к недавним культурным напластованиям. Мне всего лишь нравились старинное серебро и табакерки; а он буквально терял голову при виде зеленых бутылок из-под кока-колы, потрепанных комиксов про капитана Марвела, часов с Микки-Маусом, «Больших Маленьких Книг» и бумажных кукол, изображавших кинозвезд двадцатых годов. Ему не хватало денег, чтобы купить все, что хочется, но он был настоящим ходячим каталогом всего эфемерного, сиюминутного, одноразового. Все это для него олицетворяло стиль, и всего было недостаточно. Рядом с ним я ощущала себя очень и очень основательной личностью.

К несчастью, от высоких ботинок на шнуровке, если носить их дольше получаса, страшно болели ноги; впрочем, этого времени вполне хватало на пару хороших вальсов. Выдохшись, мы шли в ресторанчик «Кентуккские жареные куры» на углу; заказывали ведерко крылышек и две кока-колы и пировали у себя на складе. Королевский Дикобраз заявил, что хочет сохранить косточки, сварить их, превратить в клейстер, сделать скульптуру под названием «Джоан Фостер, жаренная по-кентуккски» и выставить на следующей выставке. Потрясающая идея, обрадовался он. А черные ботинки будут называться «Фостер-данс № 30», а на пластинку Мантовани надо налепить мои волосы и назвать «Фостер-трот в парике». А если я дам ему свои трусы из набора для уикэнда, он…

— Все это гениально, — сказала я, — но мне эта идея не по душе.

— Почему? — немного обиделся он.

— Артур обо всем догадается.

— Артур, — буркнул он. — Всегда Артур.

Он начал обижаться из-за Артура. И рассказал мне о двух других своих женщинах: обе замужем, одна за психологом, другая — за профессором химии. Обе дуры и ни к черту не годятся в постели. Профессорша имеет привычку являться без предупреждения со всякой выпечкой и оставлять ее у лифта. Мы лежали на грязном матрасе, жевали сыроватые тыквенные пироги и плоские лепешки с высоким содержанием белка (профессорша была помешана на здоровом питании), а Королевский Дикобраз разглагольствовал о ее недостатках. Я начала задумываться: наверное, он и меня с ними обсуждает? Я была против, но сказать об этом не могла.

— Зачем ты с ними встречаешься, если они такие скучные? — спросила я.

— Надо же чем-то заниматься, пока тебя нет, — раздраженно бросил Королевский Дикобраз. Он успел увериться, что его любовницы — целиком и полностью моя вина.

Иногда на меня нападали угрызения совести, и я старалась приготовить Артуру что-то вкусное, но получалось, как правило, еще хуже, чем обычно. Одно время я даже носилась с мыслью последовать примеру Марлены и честно сознаться во всем; хотя, если разобраться, Марлене это большого счастья не принесло, а значит, скорее всего, не поможет и мне. Я боялась, что Артур посмеется надо мной, заклеймит как предательницу общего дела или вышвырнет на улицу. Я этого не хотела, ибо все еще любила его.

— Может, нам попробовать жить в свободном браке, — сказала я как-то вечером, когда Артур сражался со свиной отбивной, забытой мною в скороварке. Он ничего не ответил — возможно, из-за набитого рта, и больше я ни на что не решилась.

Когда мы приехали из Италии, Марлены в нашей квартире не было. Она вернулась к Дону. Они, по их словам, «обо всем договорились», но Марлена продолжала встречаться с Сэмом. Считалось, что об этом никто не знает, хотя Сэм, разумеется, тут же мне обо всем доложил.

— Ну и к чему ты в результате пришел? — сказала я.

— К тому, с чего начал, — вздохнул он, — но с большим опытом.

То же самое можно было сказать и о нас с Артуром, Одна беда, подумала я: опыта я, конечно, набиралась, но он меня ничему не учил.

Артур снова преподавал, «Возрождение» возродилось — казалось бы, живи и радуйся. Но он не радовался, я это видела. Когда-то я лезла бы из кожи, стараясь его ободрить, но теперь серая аура, витавшая вокруг Артура, будто гало в негативе, меня только раздражала. Бывали дни, когда я считала, что виновата в его плохом настроении: ему плохо, потому что я его забросила. Но чаще мне просто не хотелось этого замечать. Может, у него такой талант — быть несчастным, как у других бывает талант делать деньги. Или он намеренно себя разрушает, чтобы доказать, что я действую на него разрушительно. Он начал обвинять меня в отсутствии интереса к его работе.

В общем, дома царил мрак, и Королевский Дикобраз был желанной отдушиной. Он почти ничего от меня не требовал; с ним все было «бог дал, бог взял», Я стала терять осторожность. Начала звонить ему из дома, когда Артура не было, потом — когда Артур всего-навсего выходил в другую комнату. Моя работа тоже страдала, я совсем забросила «Костюмированную готику». Для чего она мне теперь?

Когда я наконец отправилась в устроенное Стержессом турне по Канаде, Королевский Дикобраз поехал со мной, и мы пережили немало веселых минут, протаскивая его контрабандой в гостиничные номера. Иногда одевались немолодыми туристами, покупая одежду для этого маскарада в магазинах Общества инвалидов, и регистрировались под вымышленными именами. Вернувшись в Торонто, я начала ходить на вечеринки не то чтобы вместе с Королевским Дикобразом, но за пять минут до или после него. Мы ходили и ждали, пока кто-нибудь представит нас друг другу. Детские игры, конечно, но они очень помогали жить.

На одной из таких вечеринок я и познакомилась с Фрезером Бьюкененом. Он подошел ко мне с бокалом и стоял, ухмыляясь, пока я выясняла у Королевского Дикобраза, кто он, собственно, по профессии.

— Гробовщик, — признался тот. Нам обоим показалось, что это ужасно смешно.

— Прошу прощения, мисс Фостер, — сказал Фрезер Бьюкенен и протянул руку. — Мое имя Фрезер Бьюкенен. Возможно, вы слышали. — Он был невысок, очень аккуратно одет — твидовый пиджак и водолазка — и носил бачки, которые, очевидно, считал большой смелостью, ибо то и дело поворачивал голову набок, давая собеседнику возможность полюбоваться ими.

— Боюсь, что нет, — ответила я и улыбнулась ему; мне было хорошо. — Позвольте представить: Королевский Дикобраз, конкреативный поэт.

— Знаю. — Фрезер Бьюкенен одарил меня странно-интимной улыбкой. — Знаком сего… творчеством. Но, право, мисс Фостер, меня куда больше интересуете вы. — Он бочком придвинулся и втиснулся между мной и Королевским Дикобразом. Я слегка отклонилась назад. — Скажите, — продолжал Фрезер полушепотом, — как получилось, что я не смог найти в печати ни одной из ваших ранних работ, еще до «Мадам Оракул»? В творчестве большинства поэтов… или, правильнее сказать, поэтесс, всегда бывает период… э-э… ученичества. Публикации в маленьких журнальчиках и всякое такое. Я внимательно за ними слежу, но никогда и нигде не встречал вашего имени.

— Вы журналист? — спросила я.

— Нет-нет, — заверил Фрезер Бьюкенен. — Просто сам когда-то баловался… поэзией. — По его тону можно было понять, что он давно перерос эти глупости. — Можете считать меня заинтересованным наблюдателем. Любителем, — он ухмыльнулся, — искусств.