В самом деле, Десятая симфония помимо своей революционной структуры — семи частей (чего Бетховен не применял ни в одной из прежних композиций) — содержала и другие музыкальные новшества и была настолько авангардной и смелой в гармоническом отношении, что включала пятиминутное соло на барабане в скерцо и двутональные пассажи в финальном ______[21]стях до мажор и фа-диез мажор предвосхитили эксперименты, которые век спустя осуществил Стравинский в балете «Петрушка». В шестой части, андантино с вариациями, Бетховен использовал пентатонические гаммы и создал пассажи настолько неопределенной тональности, что вполне можно было бы утверждать — революция, начатая Дебюсси в прелюдии к «Послеполуденному отдыху фавна», на самом деле началась с Десятой симфонии. Во втором allegro con brio[22]композитор ввел многократно повторяющиеся пассажи — одна и та же мелодия звучала с небольшими вариациями до тридцати раз подряд, став подлинной родоначальницей минимализма. Семь частей симфонии не были отделены друг от друга, как обычно, а объединялись ложными каденциями и другими техническими приемами, с помощью которых Бетховен превратил свою последнюю монументальную симфонию в непрерывно звучащую музыку, длящуюся полтора часа. Десятая, в какую бы эпоху ее ни слушали, должна была стать навеки современным произведением.

Беатрис вновь с гордостью взглянула на посвящение на первой странице, которое в большей или меньшей степени соответствовало званию владелицы рукописи, и стала внимательно осматривать свою спальню, чтобы найти самое ______[23]не хотела, чтобы отец, который так резко переменился по отношению к Бетховену — от благоговения до ненависти ко всему, включая каждую ноту в самом прекрасном из его произведений, — обнаружил рукопись и, разгневавшись, бросил ее в огонь. Сначала она хотела закрыть ее на ключ в своем секретере, спрятав под другими бумагами, но решила, что рано или поздно отец тщательным образом просмотрит все бумаги в ее спальне, чтобы убедиться, что она и композитор не состоят в переписке. Затем попыталась засунуть ее между двумя матрасами на своей постели, решив, что в качестве временного тайника это, пожалуй, лучшее место. Наклонившись, чтобы спрятать рукопись, Беатрис заметила, что одна из толстых досок пола чуть приподнята, и попробовала поднять ее еще выше, чтобы посмотреть, велико ли пространство между досками и брусьями, на которые положен пол. Но только сломала ноготь и занозила большой палец, занозу пришлось вытаскивать с помощью иголки. Тогда она спустилась в кузницу, где можно было найти инструменты, которыми обычно пользовались, когда подковывали липицианов, и там взяла стамеску, молоток и клещи. Она была уверена, что с их помощью сумеет поднять доску.

Беатрис принялась сражаться с доской, но не прошло и полминуты, как ее отец, привлеченный шумом, без стука вошел в комнату.

Беатрис застыла, не зная, что сказать, ведь отец застал ее стоящей на полу на коленях с инструментами в руках.

В его голосе звучала суровость, означавшая, что он все еще не простил дочери ее тайных отношений с Бетховеном.

— Могу я узнать, чем ты занимаешься?

— Отец, почему вы входите в мою комнату без стука?

Дон Леандро де Касас пренебрег вопросом дочери, решительно прошел вперед и потрогал доску, которую она пыталась приподнять.

— Доска плохо прибита? Из-за такой доски я чуть не разбился насмерть в прошлом месяце. Я скажу кому-нибудь из парней, чтобы пришли сюда и исправили.

— Я могу это сделать сама, отец.

Дон Леандро пытливым взглядом обвел спальню дочери и увидел лежащие на столе нотные листы.

— Сегодня утром я говорил с герром Гельрихом, и он сказал, что у тебя заметные успехи в гармонии и контрапункте.

За секунду до того, как ответить, Беатрис поняла, что лучше бы ей было промолчать.

— Потому что у меня был хороший учитель, отец.

Призрак Бетховена на несколько секунд появился в комнате. Затем дон Леандро, нахмурившись, повернулся и вышел, захлопнув за собой дверь.

Беатрис слышала, как отец спускается по лестнице, это означало, что он собирается выйти на улицу. Она подошла к окну, чтобы убедиться, что он и в самом деле это сделал, и только когда увидела, что он направился к Хельденплац, возобновила свои попытки приподнять доску.

С помощью инструментов она в пять минут вытащила гвозди из двух досок и убедилась, что между балкой и настилом пола в самом деле достаточно места, чтобы спрятать там объемистую рукопись Бетховена. Она вытащила партитуру из-под матраса, спрятала под полом, снова прибила доски и, чтобы надежно обозначить место тайника, сделала на одной из досок глубокую метку в форме буквы «В». Направляясь к конюшне, чтобы вернуть на место инструменты, она услышала ржание коня, возвращающегося с арены, на которой липицианы развлекали жителей Вены своими традиционными представлениями.

Воспользовавшись отсутствием дона Леандро и вопреки всем его инструкциям (ветеринар, опасаясь травм и стрессов, запрещал наездникам зря утомлять лошадей), Франсуа Робишон де ла Гериньер оседлал Инситато II, прервав его одиночное содержание во внушительном закрытом манеже, где проводились знаменитые показы липицианов. Это помещение было столь величественно и красиво, что его использовали во время последнего Европейского конгресса для обедов и парадных приемов представителей стран-участниц. Прямоугольный белый зал с балюстрадами вдоль обоих этажей длиной пятьдесят пять и шириной восемнадцать метров вмещал до десяти тысяч зрителей. Днем свет лился в большие окна, числом более двух дюжин, а вечером, чтобы осветить огромное помещение, зажигались сотни и сотни свечей, вставленных в рожки четырех гигантских люстр на потолке высотой семнадцать метров.

Все в Испанской школе верховой езды знали, что открытые для публики тренировки липицианов проводятся утром. Выводить их на арену вечером без разрешения дона Леандро было строжайше запрещено. Поэтому Беатрис, приблизившись к манежу со стороны балюстрады нижнего этажа, крикнула:

— Узнает мой отец, он тебе покажет!

Робишон не сразу увидел Беатрис, ему пришлось несколько секунд вертеться в седле, чтобы определить, где она, потом он приблизился к ней рысью, сияя слащавой улыбкой:

— Беатрис! Ты уже совсем выздоровела? Твой отец сказал мне, что ты хвораешь.

— Тебе надо интересоваться не моей хворью, Франсуа, а здоровьем своего коня. Мой отец…

— Твой отец хорошо разбирается в лошадях, не отрицаю, — довольно жестко перебил ее наездник, — но это я провожу по четыре часа в день на спине у Инситато Второго.