Жан-Батист Мольер. Гравюра. 1680-е

8. Век Людовика XIV стал во Франции веком шедевров. В XVIII в. наша литература служила образцом для всей Европы. Еще и в XX в. эта литература кажется французам верхом совершенства. Валери восхищался Боссюэ, Лафонтеном, Расином. Пруст видел свои корни в Сен-Симоне и мадам де Севинье. Мольер остается нашим самым великим комедийным автором. Корнель, Расин, Ларошфуко, Лабрюйер – каждое из этих имен связано с представлением о таких красотах языка, что для их прославления достаточно просто их назвать. Так в чем же суть французского классицизма? В подражании древним? В XVI в. оно было более точным. В картезианском методе? «Но Декарт думал точно так же, как и его современники; он не учил их думать по-своему». В почитании разума? Но кто почитал его больше, чем святой Фома? Ни герои Корнеля, ни кардинала де Реца не отличаются рассудочностью. Абстрактный и обезличенный характер этого искусства? Но творчество Паскаля и мадам де Севинье носит ярко выраженный личностный характер. По мнению Валери, французский писатель эпохи классицизма не стремится «сделать новое» – он стремится «довершить», то есть сделать свой шедевр независимым от обстоятельств и эпохи. Ларошфуко изучает самого себя, но анализирует в себе извечного человека. Расин накладывает современные ему драмы на античные или библейские трагедии. Авторам классицизма ставили в упрек их жесткую приверженность правилам. Но как раз эта дисциплина, наложенная придворной жизнью на пылких писателей, эти требования соблюдения трех единств, этот вкус и создали столько прекрасного. Великий классический писатель – это укрощенный романтик. Вторым следствием придворной жизни можно считать развитие до невиданных прежде высот науки о чувствах. Начиная с мадам де Лафайет и вплоть до Пруста наблюдается постоянная традиция создания аналитических романов, которыми прославится Франция.

Герард Эделинк. Портрет Шарля Перро. Гравюра второй половина XVII в.

9. Еще больше, чем в литературе, французский классицизм требует определенного порядка в изображении природы. Все произведения того времени отмечены естественным, понятным единством. Это верно и для пейзажей Пуссена или Клода Лоррена, и для скульптур Пюже и Куазевокса, и для колоннады Лувра или купола Дома инвалидов. По правде говоря, все царствование целиком – это огромное произведение искусства, сосредоточенное вокруг одного-единственного центра – «короля-солнца». Здания, картины, сады существуют только для его прославления. По его воле в лесах, через болота, в Версале и Париже прорубаются величественные благородные перспективы. Средневековый собор звал город подниматься до его высот. Шедевру эпохи классицизма необходимо самому выделиться в своей освобожденной мысли. Вандомскую площадь и площадь Вогезов можно назвать образцами совершенного градостроительства. Но Версаль вызывает особое восхищение своим единством выражения эпохи. Пейзаж там создан ради дворца, а дворец – ради короля. Он сам руководил как своим архитектором Мансаром, так и своим садовником Ленотром, а также и художником Лебреном, и другими многочисленными художниками, создававшими эти запоры, перила и подставки для факелов. Французский сад пришел на смену саду итальянскому. Симметричный, рациональный, украшенный статуями и фонтанами, он отвечал запросам ума, но оставлял воспоминания о том далеком, подернутом дымкой пейзаже, который сохранялся по ту сторону Большого канала. В XVIII в. было модным критиковать Версаль, выражая предпочтение романтизму не менее искусственных английских садов. Но во Франции английский сад имеет тенденцию становиться повседневным, а современный нам француз – в силу национального инстинкта – все еще испытывает огромное удовольствие от регулярной и понятной красоты парков Великого короля. «Следует возвеличить Версаль. Необходимо защищать его от любых нападок. Мы вместе с Версалем. Да что я говорю? Мы неразрывны с ним» (А. де Монтерлан). Так же, как неразрывны мы с Вандомской площадью, с перспективами площади Согласия, с трагедиями Корнеля.

Франсуа де Ларошфуко. Гравюра XVII в.

10. Могло ли сформироваться общественное мнение при таком централизованном режиме? Оно не только существовало, но и громко заявляло о себе. Но не через прессу, ибо газеты были немногочисленны и бессодержательны. Оно звучало через охотников до новостей – нувеллистов, которые представляли тогда устную журналистику. Существовали государственные нувеллисты, или политики, и нувеллисты от Парнаса, или литераторы. «Это они создают репутации в Париже». Их горячее стремление – быть первыми в том, чтобы сообщить новость, в том, чтобы высказать какие-то комментарии, в том, чтобы покритиковать. Они стратеги, дипломаты и теологи.

News letters, существующие в англосаксонских странах с XX в., во Франции существовали уже с XVII в., и нувеллисты через голландских банкиров еженедельно получали те новости о военных событиях, которые еще не опубликовало правительство. Некоторые группы встречаются в определенных местах, например под каштанами сада Тюильри. Маршалы в отставке комментируют военные операции. За каждым садом закреплено свое предназначение: внутренняя политика – в Пале-Рояль, внешняя политика – в Тюильри, литературные новости – в Люксембургском саду. Кроме того, новости в провинциях распространяются через частную корреспонденцию. Письма мадам де Севинье переписывались и распространялись по всему Провансу. Практически общественное мнение во Франции 1710 г. было гораздо более свободным, чем во Франции 1810 г.

11. Каково же было положение деревни при Людовике XIV? Увеличилась ли нищета народа? Свидетельства довольно противоречивы. Фенелон в своем письме королю от 1695 г. сравнивает Францию «с огромным скорбным приютом для нищих без пропитания». Возмущения, вызванные голодом, многочисленны, и они безжалостно подавляются. «Все эти войска в Бретани, – пишет мадам де Севинье, – только и делают, что грабят и убивают». Кольбер, трудившийся десять лет над созданием промышленности, привел крестьян в отчаяние, запретив вывоз хлеба. Хорошо известно описание крестьян, данное Лабрюйером: «Пугливые звери, самцы и самки… черные, бледные, опаленные солнцем, живущие в норах… на черном хлебе, на воде и винограде». Что это – литературное преувеличение? Возможно. Но совершенно очевидно, что французские крестьяне платили налоги за привилегированных, то есть за освобожденных от налогов, и делалось это ради содержания тех же самых привилегированных, и что сумма налоговых поступлений уменьшилась за время царствования наполовину. Вольтер в своей книге «Век Людовика XIV» считает, что те, которые оплакивают условия жизни крестьян, не делают четких различий между фермерами и батраками: «Батраки живут только трудом рук своих; и так происходит во всех странах света, где большинство должно жить своим трудом. Но нет другого такого королевства во всем мире, где земледелец был бы зажиточнее, чем фермер любой из французских провинций, и одна только Англия могла бы поспорить с ним за это первенство. Пропорциональная талья, незаконно введенная в некоторых провинциях, способствовала увеличению состояний земледельцев, у которых были плуги, виноградники и сады. Батрак оказывается вынужденным работать: такова природа человека…» Богатый Вольтер легко принимал такую точку зрения. Жаловались те, кто страдал. В то время была хорошо известна молитва: «Отче наш, иже еси в Версале! Да не святится уже имя Твое, да не приидет более царствие Твое, да не свершится ныне воля Твоя на земле, яко и на воде. Хлеб наш отсутствующий даждь нам днесь…» (цит. по А. Байе). Многие еще добавляли: «…и остави нам откупщиков наших», потому что богатели только финансисты. Говорят, что статуя каждого короля установлена в среде тех, кого он любил: статуя Генриха IV установлена среди его народа, на Новом мосту; статуя Людовика XIII – среди неугомонных фаворитов Королевской площади; статуя Людовика XIV – среди сборщиков внеочередных налогов на площади Побед. В 1690 и 1709 гг. нищета королевства дошла до такого уровня, что сам король ради пополнения казны приказал переплавить свою серебряную мебель, золотую посуду и даже собственный трон.