Оликея обиженно удалилась оттуда, и мальчик-солдат последовал за ней, точно послушный бычок. Мы не стали задерживаться около двух следующих прилавков.

— Это ракушечный народ. У них нет ничего нужного нам. Только людям из-за соленой воды нравятся их бусы из пурпурных ракушек. Нам от них нет никакой пользы.

Мы остановились около прилавка с костяными изделиями, но не ради кости. Оликея приобрела там два маленьких бочонка с ламповым маслом, договорившись, что мы заберем их позже.

Тремя прилавками дальше шестеро крошечных мужчин предлагали изделия, сплетенные из травы. У них были циновки, подушки, обувь, плащи и гамаки, сделанные из необычного сине-зеленого тростника. Оликея не заинтересовалась и прошла мимо, хотя я, должен признаться, с удовольствием остановился бы посмотреть. У всех мужчин были огромные бороды, однако ни один не превосходил ростом Ликари. Я гадал, откуда они приехали, но знал, что не смогу задать этот вопрос, поскольку мальчик-солдат не разделял моего любопытства.

Оликея остановилась у следующего прилавка. Кузнец разложил там свои изделия из олова, меди, бронзы и латуни. Он предлагал наконечники для копий и стрел, молотки и клинки всех видов и размеров. Пока Оликея разглядывала ножи, мальчик-солдат взял в руки странную стрелу. За острием наконечник расширялся, образуя плетеную корзинку, и лишь потом крепился к древку. Кузнец оставил своего подручного беседовать с Оликеей, а сам подошел к мальчику-солдату. По-спекски он изъяснялся с трудом.

— Для огня. Ты заворачиваешь гара вот так, в тряпку. — Он взял вонючий, чем-то сочащийся смолистый кубик. — Кладешь в плетенку. Поджигаешь перед выстрелом. То, во что она попадает, вспыхивает!

Он широко развел в стороны мозолистые руки, показывая, как хорошо разгорится огонь. Кузнец явно был без ума от собственного изобретения и разочарованно покачал головой, когда мальчик-солдат отвернулся, не предложив ему ничего на обмен.

Оликея обменяла костяной браслет на большой латунный нож в ножнах, отделанных жемчугом и янтарем. Рукоять его была сделана из темного твердого дерева. Я не был уверен в ценности такого ножа как оружия или инструмента, поскольку сомневался, что он удержит заточку. Оликею это, похоже, не беспокоило. В дополнение к ножу она получила длинный ремень из белой кожи. Его она застегнула на поясе мальчика-солдата по окружности живота, подчеркивая его размеры. Нож, длиной примерно с мое предплечье, великолепно смотрелся у него на боку. Оликея довольно улыбнулась и поспешила прочь из палатки кузнеца.

Женщины смеялись и болтали, мужчины с кольцами в ушах и длинными косами на затылках проходили мимо, маленькие дети в разнообразнейшей одежде носились от прилавка к прилавку. Обстановка в целом напоминала мне карнавал.

К нам обратилась бронзовокожая женщина в длинной красной рубахе. Она держала в руках поднос с маленькими стаканчиками, наполненными причудливыми напитками ярких цветов. Я учуял аромат аниса, мяты и можжевельника, но всех их перебивал сильный запах алкоголя. Оликея величественным жестом отмахнулась от нее. Я задался вопросом, естественный ли у женщины цвет кожи, или она чем-то ее подкрасила. Потом я взглянул на тыльные стороны собственных пятнистых кистей и спросил себя, какое это имеет значение. Сам я спрятан глубоко под пятнами и толстым слоем жира, подавленный моим другим «я». Разве я могу что-то сказать о другом человеке, просто посмотрев на его тело?

Я раздумывал над этим, когда вдруг осознал, что погрузился буквально в бесчувственное состояние. Я больше не слышал, не видел и не ощущал запахов ярмарки, я превратился в чистую мысль, сущность, заключенную внутри тела, но лишенную возможности им управлять. Я начал тонуть, задыхаясь в плоти. Мое сознание отчаянно трепыхалось, точно попавшаяся на крючок рыба, и наконец снова зацепилось за мальчика-солдата. Я кожей осязал ветер и отчаянно мечтал сделать несколько глубоких, задыхающихся вдохов свежего воздуха. Тысячи запахов — дым, пряности, пот, жарящаяся рыба — витали в нем. Я жадно поглощал ощущения. Я снова мог видеть и радостно смотрел на толпу ярко одетых людей, на полуденный свет, играющий на искристой поверхности моря, даже на усыпанную ракушками дорожку, по которой мы шли. Я был похож на узника, вдруг снова увидевшего мир за пределами камеры.

Внезапно я понял, что я и есть узник: я заперт в темнице тела, которое больше мне не принадлежит, и только через восприятие мальчика-солдата могу вообще что-либо чувствовать.

Я испугался, что теряюсь в нем. Наверное, мне следовало отделиться от мальчика-солдата, но меня страшило одиночное заточение в его теле. С упавшим сердцем я осознал, что начал смиряться со своим подчиненным существованием. Желание сражаться с ним постепенно меня оставляло.

Я смотрел его глазами сквозь дымку отчаяния, смотрел на его мир, как пассажир выглядывает из окна экипажа. От меня не зависело, куда меня повезут и что я увижу. Я вяло погрузился в безнадежность.

Мы прошли два пустых прилавка, у третьего Оликея остановилась.

Каменная стена высотой мне по пояс отгораживала участок земли, довольно просторный, размером с дом. Длинные шесты из выбеленного плавника поддерживали яркий тент, и ветер с моря развевал бахрому на его краях. Мальчику-солдату пришлось наклонить голову, чтобы войти.

— Позволь мне говорить здесь, — вполголоса предупредила его Оликея.

— Я буду говорить, когда сочту нужным, — грубовато возразил мальчик-солдат.

Он принялся разглядывать разложенные товары, к его восторгу примешивался ужас, уступив затем место смутному узнаванию. Здесь предлагались инструменты и необходимые вещества для шаманов. Пучки перьев, нанизанные на нитку зубы и сушеные травы покачивались на ветру, подвешенные на шестах. Искрились осколки кристаллов и позванивали колокольчики. Непонятные кусочки сушеных внутренностей животных занимали целый ряд больших охристых горшков. Плотно закупоренные стеклянные пузырьки масла соседствовали с обкатанными камешками всевозможных цветов и размеров.

На полке выстроился рядок медных мисок, до краев заполненных товарами. В первой лежали ожерелья из змеиных позвонков. Оликея приподняла одно, и оно шевельнулось, словно бы извиваясь. Она чуть содрогнулась и уронила его обратно.

В следующей громоздились сморщенные шляпки грибов.

— Для хождения по снам, — вслух заметила она, гордясь своей осведомленностью.

Третья чаша была набита сухими черно-зелеными листьями, очень похожими на кожу, вроде высушенной ящериной шкурки. Оликея поворошила их пальцем, затем задумалась, задержав руку над чашей.

— Сушеные морские водоросли. Укрепляют кровь великого после использования магии.

Голос женщины, которая, ковыляя, выбралась из занавешенного закутка за прилавком, оказался таким же сухим, как и ее товары.

Она происходила из народа спеков, но была уже такой дряхлой, что ее пятна выцвели до едва различимых разводов, а сквозь тонкие пряди седых волос просвечивала розовая, со старческими пятнами кожа. Ее темные глаза затянула пленка. Уши усеивало множество сережек с нефритом и жемчугом. Обеими руками она крепко держалась за широкий набалдашник белой трости, вырезанной как будто из цельной кости, хотя я не мог представить себе животного с костями такого размера.