После сражения при Филиппах Антоний написал иудейскому первосвященнику Гиркану, сообщая, что Брут и Кассий не обладали законными полномочиями, что их жестокость являлась преступлением против богов и что их поражение дает ему возможность «наслаждаться миром и отдохнуть от войны. Дарованный нам Господом Богом мир мы желаем распространить и на союзников наших, так что ныне, благодаря нашей победе, тело Азии сможет как бы оправиться от продолжительной болезни». Подобное настроение поддерживалось и теперь. Война закончилась, правая сторона победила и теперь предоставляла награды тем общинам, чьи граждане сражались за Цезаря. Как и в случае с предшествующими завоевателями, общины стремились продемонстрировать свою преданность знаками почитания предводителя римлян. Эфесу и Никее разрешили построить храмы божественному Юлию и богине Роме. Римским гражданам повелели ограничиться почитанием этих божеств, однако провинциалам разрешили воздавать самому Цезарю божественные почести, большие святилища были возведены в Пергаме (провинция Азия) и в Никомедии (Вифиния). Это различие просуществует в течение многих столетий.[354]

В общем и целом это гораздо проще и практичнее – провести как можно меньше изменений, сохраняя прежний порядок вещей и подтверждая власть большинства правителей-клиентов. Это само по себе было наилучшим способом снискать благодарность людей, стремившихся ужиться с новым режимом. В долгосрочной перспективе стабильность была необходима для этих краев, чтобы там залечили нанесенные войнами раны и они стали приносить римлянам доходы. Что же касается краткосрочной перспективы, то, как и в Египте, цари и города стремились завоевать расположение Цезаря, охотно преподнося ему дары и увеличивая тем самым его огромные теперь богатства. В течение одного года отчаянная нехватка денег сменилась для Цезаря их огромным избытком. Когда он возвратился, процентные ставки резко упали – как пишет Дион Кассий, с двенадцати до четырех процентов – столь большое число денег было впрыснуто в экономику.[355]

Нам известно, какие огромные усилия прилагал царь Иудеи Ирод, чтобы постоянно пользоваться расположением Цезаря. Явившись как проситель, он получил подтверждение своей царской власти накануне вторжения последнего в Египет, во время которого присоединился к Цезарю и снабжал его продовольствием и деньгами для армии. Другой его визит (также с подношением даров) последовал после отъезда Цезаря из Египта, и в обмен он вернул себе территории, отнятые у него Антонием для передачи Клеопатре. Несколько сотен галлов, телохранителей царицы (их ей подарил опять-таки Антоний) Цезарь также отдал царю Иудеи. Тем не менее нервозность и растущая паранойя одолевали Ирода, о чем свидетельствуют распоряжения, которые он оставлял. Его жена Мариам, внучка Гиркана и принадлежавшая таким образом, в отличие от идумеянина Ирода, к царскому роду, была отправлена вместе с матерью в крепость, чтобы ожидать его возвращения из первой беспокойной поездки к Цезарю. Якобы для их защиты царь оставил приказ убить свою супругу, если он не сумеет завоевать благосклонность победителей и не вернется. Мать и сестру, ненависть которых к его жене и теще были очевидны и взаимны, отправили в цитадель Массада, поскольку они не могли ужиться.

Ирод вернулся, добившись желаемого, однако его жена отнюдь не пришла в восторг от его тайных распоряжений и не увидела в них, как того хотел Ирод, свидетельства столь жаркой страсти, что он не мог снести того, чтобы она принадлежала еще кому-то. Учитывая, что он питал сильнейшие подозрения по поводу причастности жены к имевшему место несколько лет назад «несчастному случаю», в результате которого утонул ее брат, отношения между супругами были непростыми и вскоре еще более ухудшились. Звучали обвинения в заговоре с целью отравить царя, которые в конце концов поддержала ее мать, решившая, что ее дочь уже обречена. Мариам казнили в 29 г. до н. э. Вероятно, в 30 г. до н. э. Ирод убил ее деда, старого Гиркана, до сих пор рассматривая его как угрозу, хотя тот уже давно стал калекой и не мог быть ни первосвященником, ни царем. Его, человека весьма преклонного возраста, несколько лет проведшего в парфянском плену, обвинили в переговорах с этой восточной державой и осудили на смерть.[356]

К великому облегчению Цезаря у парфян в то время шла гражданская война – представители царской династии боролись за власть. В данный момент об их нападении на римские провинции речи идти не могло. Поэты (например Гораций) говорили о необходимости отомстить парфянам за гибель сограждан и потерю штандартов при Каррах и поражение Антония, однако Цезарь был не в том настроении, чтобы удовлетворять подобные пожелания. Вторжение в Парфию не сулило ничего хорошего. В лучшем случае достижение успеха потребовало бы нескольких лет, тогда как любая неудача могла погубить репутацию Цезаря, как это уже произошло с Антонием. Кроме того, большой вопрос, смогли бы восточные провинции обеспечить необходимое количество людей, денег и припасов для столь крупного конфликта, и ясно также, что Цезарь не хотел проводить так много времени столь далеко от Рима для участия в крайне непростом предприятии. Вместо этого он позволил потерпевшему поражение брату парфянского царя жить в Сирии. Одновременно последовали официальные заверения в дружбе с победителем – царем Фраатом IV, который отправил одного из своих многочисленных сыновей в качестве заложника в Рим.[357] Теперь, когда вопросы с восточными провинциями были на данный момент урегулированы, им самим обеспечена безопасность, его казна пополнилась за счет новых налоговых поступлений из Египта и других провинций и царств, Цезарь летом 29 г. до н. э. пустился в обратный путь, в Италию, задержавшись по дороге для турне по Греции. В Италии его ожидал восторженный прием, чему способствовала его щедрость. Общины Италии преподносили ему традиционные золотые венки в качестве награды победителю, хотя последняя носила номинальный характер, и вошло в обычай вручать эквивалентную сумму в золоте. Его огромные долги были теперь уплачены, расходы покрывались, и еще после этого оставалось немало денег, посему Цезарь объявил, что не примет золотых венков. Он также отклонил постановление сената о том, что представители всех слоев населения, даже весталки, обязаны приветствовать его при въезде в город. Храм Весты с горевшим в нем священным огнем нельзя было оставлять без присмотра, и потому весталки остались в нем. Даже не получая официального распоряжения, жрецы всех основных культов и даже многие частные лица принесли жертвы в благодарность за его возвращение и собралась огромная толпа, чтобы приветствовать его.[358]

Людей, приветствовавших Цезаря, не удерживали на почтительном расстоянии, и приблизиться к нему могли отнюдь не только важные персоны. Один человек, подошедший к победителю, держал на руке ворона, которого научил выкрикивать: «Да здравствует Цезарь, victor imperator!» Впечатленный и польщенный Цезарь купил птицу за 5000 денариев. Вскоре к нему приблизился еще один человек. Это был партнер дрессировщика пернатых по бизнесу, который выражал недовольство, что ему ничего не досталось из упомянутых денег. Он воскликнул, что у него есть другая птица, и вскоре принесли второго ворона. Тот издал менее подходивший ситуации крик: «Да здравствует Антоний, victor imperator!» Скорее развеселившийся, нежели рассерженный, Цезарь приказал первому поделить со вторым полученные 5000 денариев. Несомненно, если бы победил Антоний, его встречала бы такая же толпа ликующих граждан. Главной причиной всеобщей радости было то, что последняя гражданская война наконец-то закончилась и появился шанс, что победа в ней принесет долгожданный мир. Слухи о щедрости победителя вдохновили кого-то на то, чтобы продемонстрировать сороку, обученную произносить ту фразу, за которую Цезарь заплатил не скупясь. Обедневший сапожник решился купить другого ворона и попытался обучить его кричать то же самое. Все его усилия пошли прахом, и дошло до того, что птица начала повторять его жалобы: «Все мои труды и деньги пропали». Рассказывают, что Цезарь услышал, как птица выкрикивает эту фразу в толпе зевак, жаждавших привлечь его внимание. Немало позабавившись, он купил ворона даже за бо́льшую сумму, нежели 5000 денариев, которые он заплатил в первый раз.[359]