…Бокар был доволен. Как же он был доволен, наставляя пистолет на Эмитрия Дина! Митька шел вдоль леска, ведя Варра в поводу. Знал: тут уже войска короля. Знал и оттягивал тот момент, когда увидит пурпурно-белые мундиры. Лучше этот мертвый лес, из которого война изгнала все живое, чем суета армейского лагеря и неизбежное унизительное объяснение. И в первый момент окрик и наставленный пистолет вызвали только досаду: зачем так быстро!

Княжич из рода Быка растянул толстые губы в улыбке и плюнул Митьке под ноги. И стало понятно, что невозможно произнести: «Я пришел сам». Наверное, это было глупо – молчать под градом насмешливых, злых, глупых, язвительных реплик. Молчать и готовиться к тому, что будут пытать. Молчать, сознательно придя на эту сторону. Но Митька не мог выговорить: «Сдаюсь».

Его ударили. Березовая кора ободрала щеку. Развернули – Митька приготовился к новой порции того, что причитается пленнику в руках мстительного победителя. И увидел Темку. Это было так странно, так неожиданно. Словно сместились картинки мира…

Вспоминать плевки и унизительные пощечины не хотелось, Митька глубже зарылся в сено, точно так можно спрятаться. Уже окончательно стемнело, и в маленьком оконце виднелась Первая звезда. Шуршал в сене какой-то зверек, не решаясь вылезти наружу. Княжич провел пальцем по белому аксельбанту. Оторвать? Да! Да! Он хочет перейти на сторону короля, содрать наконец-то знаки мятежников. Но в то же время было бы в этом что-то неправильное. Словно он пытается умилостивить победителя.

Совсем близко заскрипел сверчок. Митька укрылся мундиром и закрыл глаза, прижавшись щекой к примятому сену. Запах сухой травы напомнил о Поле.

Сегодня ночью, перед тем как уехать из Торнхэла, Митька долго пробыл на конюшне. Неурочному появлению княжича не удивились, как и тому, что он задержался в стойле Поля. Митька гладил коня по теплой морде, и когда тот попытался прихватить губами ладонь, шепнул ему в ухо:

– Нет, Поль. Я тебя сегодня не возьму. Это нечестно, ты не заслуживаешь такого.

Казалось, в карих глазах жеребца стояла обида, пока княжич седлал другого, капризного злюку Варру. Митька поворачивался спиной, не в силах выдержать взгляд. Поль, ты даже не знаешь, что твой хозяин собирается сделать! Нет, стыдно было бы сейчас ехать с тобой.

Жаль, не узнать – увел ли отец Поля, или жеребец стал добычей кого-то из людей короля. А может быть, конь сейчас где-то тут, в замковых конюшнях. Не понимает, куда делся его хозяин. Есть ли хоть одна живая душа на свете, которую Митька не предал? Кому – вольно или невольно – не причинил боль? Наверное, княжич заплакал бы. Но прошедший год научил смотреть на все сухими глазами.

* * *

Стукнула дверь. Пригнувшись, вошел солдат. На руках он тащил Лесса. Голова Марка безжизненно болталась, мокрые волосы висели сосульками; скомканная рубаха, накрывавшая грудь, потемнела от крови.

Митька вскочил. Вот значит, как. С врагом нужно и должно поступать подобным образом. С врагом нужно… Фраза звучала в голове раз за разом, пока солдат укладывал на солому пленника. Второй, придерживавший факел, заглянул через порог, бросил недовольно:

– Что ты возишься с этой падалью. Сволочь, каких ребят загубил! Я бы ему сам добавил. Еще, вишь, лекаря вызывают, – солдат нехотя посторонился, пропуская мужчину в темном камзоле с желтой меткой.

Митькину помощь лекарь принял как должное. А княжич с трудом заставлял пальцы не трястись. Досталось парню! Конечно, поменьше, чем Темке. Королевский палач не такой выродок, как Герман. Или просто Лесс сказал все, что от него требовали?

Дрогнули губы Марка, он еле слышно выдохнул. Лекарь же продолжил обрабатывать рану и только попросил раздраженно:

– Придержи его, чтобы не дергался.

Митька обхватил Лесса за плечи, осторожно, стараясь не задеть ожог. Марк открыл глаза и уставился ему прямо в лицо. Скривился, снова опустил ресницы. Вздрагивало под руками тело, ходили желваки – но Марк больше не стонал.

– Перевернуть.

Марк резанул из-под ресниц недовольным взглядом. Удивленно хмыкнул лекарь, увидев спину. Озадачился Митька: кровавые полосы тянулись поверх старых рубцов.

Снова вздрагивали под ладонями плечи. У Митьки чуть не вырвалось: «Темка, уже почти все». Вот лекарь выпрямился, оценил работу удовлетворенным кивком. Кажется, решил, что Дина особо инструктировать не надо, просто сунул сверток:

– Потом сменишь повязки.

Марк глубоко вздохнул, чуть повел лопатками.

Лекарь стукнул в дверь. Охранник, выпускавший его и снова запиравший пленников, процедил:

– Лечат его, дерьмо шакалье! Да за барона Улека и его ребят колесовать нужно! А его лечат. Падаль!

Митька ошеломленно уставился на дверь, потом взглянул на Марка. Так это он?! Создатель! Определенно, в эту ночь ты сплел в один узел многие нити. Но почему ты так зеркально повторяешь узор? Получается, Маркий Крох спас отца – и предал короля. Из-за того, что Митька предал отца и пожелал победы королю. Когда летописец будет писать историю мятежа – сможет ли он разобраться?

Княжич взял с бочки кувшин, легкое вино Марку не помешает. Качнул сосуд – пахнуло из глубины пряным, даррской гвоздикой. Вот еще одно перекрестие: Эдвин поверил Митьке – и отдал приказ пытать Маркия.

Руки сами вспомнили, как лучше приподнять голову, как поднести кружку. Снова еле удержался, чтобы не позвать: «Темка…» Это Маркий! Князь Лесс! Это не Темкина кровь проступает сквозь повязки, и в чужих глазах разлилось озеро боли – не в тепло-карих, а бездонно-черных.

– Что смотришь? – негромко спросил Марк, отрываясь от кружки. – Думаешь, что Торну досталось сильно, а меня пожалели? Решил, что я там сопли пускал и все торопливо выкладывал?

Митька отвернулся, убирая вино. Сказал через плечо:

– Я тебя не знаю, чтобы так решать.

Поставил кувшин на дубовую крышку и прикрутил фитилек в лампе, делая огонь потише.

– А я тебя – знаю. – Неприязни в голосе Марка было через край.

Митька не удивился. Даже проще стало повернуться и сказать:

– Это я передал Эдвину, что твой отец будет в Ивовой балке. Я желал ему смерти. Сегодня вечером я постарался убедить короля, что это была не ловушка. Судя по всему, все-таки убедил.

Марк растянул в улыбке разбитые губы:

– Спасибо Россу! У меня есть официальный повод тебя ненавидеть!

* * *

…отвечал, отвечал, отвечал. За этот день Митька сказал больше, чем за предыдущий год. Его и барона, капитана Святослава Радана, разделял только стол – за день стопка бумаги, лежащая слева, уменьшилась. Справа, исписанная, – выросла.

Заходил тур Весь, садился на стул у двери. Молчал. Уходил сам или когда просил об этом капитан. При дяде говорить было сложнее. Когда презрение к самому себе становилось совсем уж невыносимым, княжич твердил: «Я ненавижу эту войну», – но так и не произнес вслух.