Таково приобретение Трех Покоев — тела, речи и разума Будды.

Наполнена пятая кринка молока.

№ 86. Невинное детское купание (Але всегда нравилось купать Лиду) превращалось всякий раз в ритуал, священнодейство, в котором все было замедленно: взаимное раздевание, жесты, потоки воды, даже само остывание воды, которая остывала вместе с их блаженством.

Для своего купания они всегда выбирали время, когда оставались одни. Зажмурив глаза, сестры тесно сидели валетом в их небольшой ванне, едва наблюдая друг друга сквозь волнение влаги и пара, сквозь мокрый слепящий свет низко спускающейся лампы. Они долго сидели так, нежась, пока вода почти не остывала, потом вскакивали, ожесточенно терли друг друга мочалом, окатывали друг друга из ковша, до красноты, растирались большим махровым полотенцем, выходили вместе из ванны и так, все боясь потерять слитность, не решаясь друг с другом расстаться, шли под одним полотенцем в комнату, оставляя влажные следы, спаянные чистотой и взаимной доверчивостью тел, приникнувшие друг к другу как два стекла, и наконец, расцепив наваждение, ныряли каждая в свою постель — горячие, упругие, нагие — и тотчас засыпали, повторяя во сне чудо.

№ 90. В Сосновке Лида прожила еще два года. Здесь начинаются ее первые увлечения Индией. Ей предложили по совместительству работать в поселковой библиотеке вместо ушедшей в бессрочный декретный отпуск библиотекарши, и она согласилась. Одной дома было скучно, а изба-читальня была людная, шумная, с дымом (печь, сколько ее ни перекладывали, упрямо дымила), смехом, шепотом — клуб часто не работал, и поселковая молодежь собиралась у нее в библиотеке. Устраивали даже небольшие танцы под Рахманинова и Шульженко — других пластинок в сосновской избе-читальне не было.

Эту работу Лида полюбила даже больше своей учительской — из-за немногословности и постоянной близости к книгам. Днем в библиотеке было тихо. Часто после школы она шла прямо сюда, садилась за высокий уютный стол с множеством удобных ячеек и ящичков и проверяла тетради, писала домой письма, читала. Читателей было мало, молодежь брала книги неохотно, а к лесорубам с дальних делян Лида выезжала не чаще одного раза в неделю. Упаковав книги в связки, она ехала с трактористом Толей на гусеничном вездеходе в лес и там выдавала книги рабочим. В лесу ее всегда ждали, угощали, затащив в вагончик, чаем, кедровыми орехами, подарили раз живую белку, которую она отвезла домой.

Однажды, собирая книги на выезд, ей попался тоненький невзрачный томик Дхаммапады, уцененный до смехотворной цены — 5 коп. Именно эта цена ее вначале и заинтриговала. Интересно, что было можно уценить до такой суммы? Лида взяла книжечку домой, полистала, отложила — ничего особенного, какие-то непонятные термины. Потом вдруг вчиталась, и открылось новое. Часто перечитывала вечерами этот сборник буддийских афоризмов, изумляясь силе и точности мысли, возила его с собой, брала на уроки. Простота текста скрывала за собой нечто такое, чего не было во всех остальных книгах. Удивляло, что мудрость этой книги была как бы безучастной к читателю, ни за что не агитировала и ни в чем не убеждала, хотя обращалась прямо к сердцу. И все-таки было много непонятного, неясного. Легкий, прозрачный слог Дхаммапады, вначале обманувший ее своей доступностью, вдруг затуманился, кажущаяся простота усложнилась, смысл умножился, и с каждым новым прочтением памятника казавшийся вначале непогрешимым русский перевод все меньше удовлетворял ее. Ей захотелось его уточнить. Для начала выписала из межбиблиотечного абонемента два английских перевода (список иноязычных изданий Дхаммапады прилагался): Радхакришнана и Макса Мюллера — заказывала больше, но пришли только эти два, да и то в микрофильмах. С этими микрофильмами она намучилась: техники для просмотра никакой не было. Соорудив из двух деревянных катушек и дощечки некое подобие диаскопа, она разглядывала пленки сквозь старую, найденную в читальне, телевизионную линзу, наполненную глицерином, мучительно щурясь и слепясь ярким светом. Линза давала небольшое увеличение. Потом Лида купила себе детский фильмоскоп и, положив его набок, прокатывала фильмы на завешенную простыней стену. Переводить прямо со стены было невозможно, фильмоскоп быстро нагревался (Лиде, тогда уже неплохо владевшей английским, все-таки эти специальные тексты давались с трудом), и она сначала переписала оба варианта перевода, все 423 стиха, в общую тетрадь, а затем уже оттуда переводила. Довольно подробный и содержательный подстрочный комментарий Макса Мюллера она также списала в тетрадку. Некоторые примечания в негативе неразличимо сливались.

Все было сначала трудно. Проблемы начинались уже с первой пады (строфы) памятника. Макс Мюллер: «Все, чем мы являемся, есть результат того, что мы думали (в прошлом), наша настоящая жизнь обусловлена мыслями прошлого. Если человек говорит или действует с дурной мыслью, страдание следует за ним, как колесо за следом быка».

Радхакришнан: «Ментальность (психический состав) есть следствие того, что мы думали, определяется нашими мыслями, составлена из наших мыслей. Если человек говорит или действует со злой мыслью, печаль следует за ним, как колесо за следом влекущего».

Русский перевод: «Дхаммы обусловлены разумом, их лучшая часть — разум, из разума они сотворены. Если кто-нибудь говорит или делает с нечистым разумом, то за ним следует несчастье, как колесо за следом везущего».

Трудность прежде всего состояла в определении значения слова «дхамма». Есть десятки значений этого важного в индийской философии термина (который, как считала Лида, правильно оставлен русским переводчиком без перевода), но ни одному из них нельзя подыскать в европейских языках адекватной передачи. То, как передает значение этого термина Радхакришнан (ментальность, менталитет, умственная и психическая природа, психика, ментальное содержание, состав), и то, что подразумевается в переводе Макса Мюллера («все, чем мы являемся»), отражает лишь один из вариантов. Лида была склонна трактовать термин в этом случае в значении «ментальные объекты» или даже шире — «все, что попадает в контекст умозрения, а также в поле наблюдения разума». То есть всякий объект нашего разума, все данные, чувства (без разума чувства не воспринимают) являются лишь иллюзией, фикцией, творятся разумом из самого себя, как волны из воды. Почему наказание, зло, страдание неизбежно следуют за нечистым разумом (нечистым, в последнем основании, буддизм признает всякий мыслящий, обнаруживающий себя в мысли, разум; лишь разум в состоянии абсолютного покоя — чист и адекватно отражает истину)? Именно потому, что нечист, носит в себе нечистоту, зло, скорбь, страдание, сам является злом, скорбью, страданием. Тождественное, однородное выделяет из своего состава тождественное и однородное же (нечистую мысль, слово, деяние), они сопутствуют друг другу и обусловливают друг друга. Не боги, не судьба, не провидение наказывают и спасают — лишь разум сам себе спасение и наказание.

По-видимому, сходное понимание этого термина обнаруживает и русский переводчик, но слово «несчастье», которым он передает палийское «дуккха» («зло», «боль», «неудовлетворительность», «страдание»), вносит в понимание стиха излишний фаталистический оттенок и затрудняет понимание. Кроме того, непонятным в русском переводе оставалось для Лиды и то место, где говорится, что лучшая часть дхамм — разум, чего не было в обоих английских переводах. Привнесение ли это переводчика или так в оригинале? Почему, если так в подлиннике, этот важный момент не отражен в английских переводах? Несомненно, что поздняя буддийская метафизика (с которой Лида к тому времени познакомилась по различным недобросовестным изложениям, а также по превосходной «Индийской философии» Радхакришнана) склоняется к монизму разума, а русский перевод предполагает дуализм мира и сознания, объекта и субъекта. Или ранняя буддийская мысль, к которой принадлежит Дхаммапада, еще не развила этой идеи? Все это оставалось неясным. Лида выписала третий английский перевод — Рис-Дэвидс — и ее сомнения умножились. Рис-Дэвидс переводила: «Вещи (явления; things) предшествуемы разумом, соединены с разумом (букв.: являются смесями с разумом), имеют разум как лучшее (best)…» Этот перевод был еще более непонятным: с одной стороны, признается мир вне разума (и, следовательно, утверждается дуализм), с другой — утверждается предшествование мысли миру. Почему разум — лучшее (best)? Не использовал ли русский переводчик этот английский перевод, и если да, то почему переводит «best» как «лучший», ведь это английское слово имеет и другое значение — «больший», что было бы явно уместнее. То есть: нечистый разум, будучи нечистым, наделяет в процессе познания объект дополнительным (и нежелательным) содержанием (апперцепция), насыщает его собою (улавливая в объекте прежде всего свое содержание), искажает его, а затем, как следствие этого, — страдание.