Ленин ярлыков не жалел — тунеядцы, разгильдяи, «враги народа и революции». И наказание для них одно — тюрьма или расстрел. Вот так с первых дней большевистского переворота в массы был брошен механизм классовой резни, очистки российского общества от всех недовольных большевистской властью. Механизм соревнования — кто больше выявит «вредных насекомых», переросший вскоре в соревнование по доносительству и расправе со всеми неугодными. И кто обличал российского обывателя в воровстве, тунеядстве и разгильдяйстве? Человек, ни дня не работавший на благо России и живший в течение десятков лет вместе со своей уголовной бандой за счет грабежей и убийств состоятельных россиян, грабежей банков, кассиров и т. д., главарь банды, паразитировавшей на теле человеческой цивилизации.

Статья была написана через неделю после создания большевистского гестапо — ВЧК и должна была служить для него руководством к действию. Ибо ряды «насекомых» множились со скоростью лесного пожара, остановить который можно было только мерами массового террора.

В условиях разрастающегося хаоса, всеобщего недовольства, надвигающегося голода, заговоров и восстаний, нервозности в рядах самой партии 20 декабря 1917 года на расширенном заседании Совнаркома выступил Ф. Дзержинский, который во имя спасения революции потребовал создания организации революционной расправы. Кто такой Дзержинский? Некоторые черты его портрета дает участник Белого движения Роман Гуль. «Родился в польской семье, где культивировалась ненависть к России — тирану Польши, и с детства мечтал об уничтожении всех москалей. Фанатик-католик, изувер, лишенный человеческих чувств. 25 сентября 1919 года он издал приказ расстреливать людей по спискам — в один день только в Москве расстреляны сотни людей» (Гуль Р. Дзержинский. М.: Молодая гвардия. 1992. С. 7, 9, 12, 13).

Всемогущество новой карательной организации, покрывшей своими филиалами всю подвластную большевикам Россию от столицы до уездных центров, все население страны почувствовало с первых дней ее рождения. Наделенная безграничным произволом в отношении всех подозреваемых в нелояльности к новой власти, организация революционной расправы, названная Всероссийской чрезвычайной комиссией, буквально залила Россию кровью. Власть решила повсеместным террором запугать народ и принудить его к молчаливому повиновению. Безнаказанность произвола по отношению к «насекомым», на который благословил сам вождь мировой революции, повсюду рождала среди истребителей «паразитов» энтузиазм, усердие не по разуму: кто больше?!

Наряду с чрезвычайкой по городам в первые месяцы после переворота «разбойничали матросы, солдаты и латыши. Обыски, аресты, грабежи, убийства жильцов — документов не предъявляли. “Ищем контрреволюционеров” ответ, а забирали драгоценности. Сопротивлявшихся пристреливали. И страх стал расползаться по всей стране» (Клементьев В. Ф. В большевистской Москве (1918–1920). С. 53). За что арестовывали? «Брали офицеров за то, что офицер, рабочих — неуважительно отозвались о новых порядках; брали солдат, возмущавшихся долгими стоянками на станциях; брали купцов, промышленников и просто прохожих за то, что они — обыватели, а “кто не с нами, тот против нас”» (указ. соч., с. 270).

Чекист Мизикин к вопросу расправы с подозреваемыми подходил еще проще: «К чему эти вопросы о происхождении, образовании? Я пройду к нему на кухню и загляну в горшок, если есть мясо — враг народа, к стенке!» (Гуль. Дзержинский… С. 56).

«Контора» Дзержинского толпами принимала уголовников, садистов, всех, не обремененных такой «химерой», как совесть.

Особенным садизмом прославился начальник Особого отдела ВЧК Кедров. Близ Холмогор он сажает на баржу 1000 «контриков» и расстреливает их из пулеметов, наблюдая с берега. Он завалил тюрьмы детьми 8-14-летнего возраста как «шпионами буржуазии». Под этой же маркой по его приказу чекисты расстреливали буржуазных детей, идущих в гимназию (указ. соч., с. 58).

По инициативе ВЧК в 1917–1921 годах по стране колесили специальные поезда для «подтягивания» террора до уровня. Не щадили и детей, сотнями привозя их в Бутырки как «шпионов». Упоминавшийся выше Кедров расстреливал детей в Вологде и Рыбинске. Повсеместно перед расстрелом насиловали молодых женщин и девочек (Шамбаров В. Оккультные корни Октябрьской революции. М.: Алгоритм Эксмо, 2006. С. 372–373).

На Кавказе зверствовал представитель Дзержинского Атарбеков, вместе с чекистами зарубивший сто заложников в Пятигорске. В Армавире он задержал эшелон с офицерами-грузинами, врачами, сестрами милосердия, возвращавшимися после войны на родину с пропуском советского правительства. Весь эшелон вывели на площадь перед вокзалом и из пулеметов расстреляли всех. В том же Армавире при отступлении в подвалах ЧК по его приказу расстреляли несколько тысяч заложников (указ. соч., с. 59).

Кровавая работа не проходила бесследно для мясников из ЧК. От переизбытка эмоций в подвалах Лубянки сошел с ума главный палач ЧК латыш Мага, лично расстрелявший свыше тысячи человек (указ. соч., с. 13).

На Украине палачествовал наместник Дзержинского неграмотный столяр Саенко — невинных жертв тысячи.

Глава кунгурской ЧК Гольдин: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все!» (указ. соч., с. 65).

Троцкий: «Устрашение является могущественным средством политики» (указ. соч., с. 68).

Март 1919 года, Астрахань. Забастовали рабочие, уставшие жить впроголодь, от очередей за восьмушкой хлеба, от разорения. Просили свободу ловли рыбы и свободу покупки хлеба. 10 000 человек пришли на площадь. Большевистские начальники прикатили с пулеметами, потребовали разойтись и приступить к работе. Народ не расходился. И тогда заговорили пулеметы, 4000 убитых «контриков» и город замер и понуро поплелся на работу (указ. соч., с. 71–72). Вот язык разговора большевиков с народом.

Нет смысла множить примеры кровавых расправ. Сегодня они широко известны. Спасая собственные шкуры от народного гнева, кремлевские уголовники залили всю Россию кровью. Начиная свою авантюру, они прекрасно понимали, что их утопия России не нужна. Тем хуже для России!

Декрет о мире не просуществовал и суток. Принятому одновременно с ним Декрету о земле была уготована более длительная история — он был похоронен с началом коллективизации в 1929 году.

Декрет о печати

Судьбоносное значение для большевистской России имел и третий декрет, принятый Совнаркомом 27 октября, о котором советские идеологи старались не распространяться. Это декрет о печати, упразднивший ее свободу. Суровые ограничения связывались с условиями борьбы пролетариата с буржуазией. Вот некоторые наиболее существенные его положения: «Как только новый порядок упрочится — всякие административные воздействия на печать будут прекращены… Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено… по наступлению нормальных условий общественной жизни» (Окороков А. З. Октябрь и крах русской буржуазной прессы. М.: Мысль, 1970. С. 173). Этот декрет просуществовал почти до последних дней большевистской власти, необходимость сохранения его обусловливалась, по-видимому, отсутствием у нового порядка необходимой прочности и нормальных условий общественной жизни. В свое время Ленин излил немало желчи в адрес царского режима,