Зачем?

Хотелось заявить о себе. Хоть как-то, хоть чем-то задеть. Вывести на эмоции.

Обнаружив на столе документы, я поняла, что у меня это получится. Я знала, что где-то спрятаны камеры, и что после столь дерзкой выходки с картиной, Сережа обязательно просмотрит видеозаписи и… забеспокоится.

Пусть я мало, что понимала в этих чертовых бумажках, но, судя по суммам, о которых шла речь, это было крайне серьезное дело. А когда в крайне серьезное дело сует нос не просто восемнадцатилетняя девчонка, а падчерица губернатора поволноваться есть, о чем. С такими связями мне достаточно просто приспроситься, и меня тут же направят туда, где эту информацию ждут.

Собиралась ли я это сделать? Возможно. Мне действительно очень хотелось насолить ему. Вот только я не осознавала масштабы своей каверзы. Фамилия «Долгов» была знакома, но я никак не могла понять почему. Если бы вспомнила, бежала бы сломя голову, не дожидаясь, когда Олька проснется. Впрочем, если бы мой телефон не сел, я бы так и поступила: вызвала бы ночью такси и тихонечко уехала, но позвонить мне было неоткуда, а привлекать внимание всех обитателей дома не хотелось.

То, что я выписала себе счет не по карману поняла сразу, как только он догнал меня. Однако моя боль все равно оказалась сильнее страха, и я позволила ей прорваться в тех злобных словах, за которые, уверенна, Долгов сделал бы со мной что-то ужасное. От него таким запредельным бешенством несло, такой злостью… Но страшнее всего в этом коктейле была похоть. Дикая, необузданная, маникальная. Я ее чувствовала где-то на уровне инстинктов. И самое отвратительное то, что она отзывалась во мне жаром. Жалила меня, проходилась, будто раскаленным кнутом по низу живота, вызывая совершенно неуместное томление и какое-то грязное возбуждение. Я была влажной и хотела все те ужасы, которые обещал голодный, горящий взгляд. Я была готова к его «во все щели», без смазки, до разрывов.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Но, видимо, выглядела настолько жалкой в своем страхе и истерике, что Долгов просто-напросто меня пожалел. Отнес, как маленькую, в машину и, сев на корточки у моих ног, стал обрабатывать разбитые колени. Почему-то эта жалость окончательно раздавила остатки моей гордости. А ведь я так хотела быть в его глазах сильной, дерзкой, опасной, равной. И вроде бы даже была, но в какой-то момент не справилась с образом.

Хорошо, что Сережа сосредоточил все внимание на моих ногах. Я бы не пережила, если бы он понял, как я стыжусь саму себя, как корю за слабость. Всё-таки зря я не слушала мамины лекции. Уж она –то знала, как пустить пыль в глазах и создать нужный образ. А без образа в этом мире, как оказалось, никак.

Примерно такое же напутствие дал мне на прощание Долгов. Мы с ним договорились, что я больше не буду появляться в их доме, он в свою очередь не станет препятствовать нашей с Олькой дружбе. На том и разошлись. Высадив меня на нашем привычном месте, он уехал, оставив после себя невыносимую пустоту и горечь. Чувство было, будто огромная часть меня уехала вместе с ним. Однако, провожая взглядом его машину, я пообещала себе, что сделаю все, чтобы, как можно скорее, забыть этого мужчину, вытравить все чувства к нему и вновь шагать по жизни легко, дышать полной грудью.

Именно поэтому, когда на следующий день позвонил Илья и предложил встретиться, я согласилась. Я ничего особенного не ждала от этой встречи, но Илье удалось приятно удивить меня и даже слегка реанимировать мою изрядно потрепанную самооценку.

Он подготовил столько сюрпризов и целую программу свидания с учетом моих интересов и увлечений, что я не смогла остаться равнодушной.

С тех пор вот уже полтора месяца мы постоянно вместе. Поначалу просто тусовались в одной компании: вписки, клубы, бары, выезды на природу. Потом все чаще стали проводить время вдвоём. Ходили в кино, кафешки, много гуляли, исколесили весь край на Сенином мотоцикле. Илья очень любил показывать свои любимые, вдохновляющие его места, а я обожала эти поездки, это невероятное ощущение свободы и полета. В такие моменты моя вечная спутница – тоска отступала, и я просто наслаждалась жизнью, природой, теплой осенью, и приятной компанией. Илья действительно был невероятным: начитанный, увлеченный, разносторонний. То, как он горел музыкой и поэзией по-настоящему восхищало. Конечно, как всякий творческий человек, он был эгоцентричен и много говорил о себе, но для меня это не являлось проблемой, скорее – наоборот. Я не хотела, чтобы мне лезли в душу, поэтому роль слушателя меня вполне устраивала. Тем более, что с Ильей не приходилось скучать, он всегда находил интересные темы для рассуждений. В его компании было очень комфортно, легко и спокойно. Но главное, рядом с ним я не думала, что где-то там мужчина, без которого я с трудом дышу, живет своей понятной, отлаженной жизнью, забыв обо мне ровно в ту же секунду, как высадил на остановке.

Сейчас же, будто дежавю.

-Не надо, я сама, - перехватываю руку Ильи с зажатой в ней перекисью.

-Я буду дуть, не переживай, - неправильно расценив мой жест, с мягкой улыбкой заверяет он.

-Спасибо, но я все-таки лучше сама…

-Господи, да дай ты Ильюхе хотя бы за коленку подержаться, че зря он тебя спасал что ли? – влезает Ванька в наш неловкий диалог. И мне его хочется расцеловать. Спас – можно сказать, но для вида, конечно же, возмущаюсь. У нас завязывается спор на извечную тему «святые мужчины – корыстные женщины», атмосфера разряжается и вот мы уже смеемся, шутим.

Но веселье длится недолго, у Ольки звонит телефон.

-Привет, папуль! – радостно отвечает она на звонок, я же превращаюсь в один сплошной оголенный нерв. Весь мир для меня замирает, и становится трудно дышать. Я не хочу вслушиваться, не хочу ничего знать, но не могу себя пересилить. Не получается, когда Олька начинает рассказывать о том, что с нами случилось. Мне интересна его реакция, интересно, что он скажет, что спросит… Но, как назло, я ни черта не слышу. Приходиться по ответам Ольки достраивать диалог.

-Пап, ну, не преувеличивай. Все нормально, поободрались слегка да перепугались, но зато сколько впечатлений! – выслушав отцовскую отповедь, повторяет она Ванькины слова, что у Молодых вызывает веселье. Нам с Ильей тоже смешно.

Дальше следует стандартный набор родительских вопросов: «тепло ли одета?», «покушала ли?», «обработала ли ссадины?», «удобно ли в палатке, не холодно?»… и все в таком духе. Олька закатывает глаза, всем своим видом демонстрируя, как ее достала гиперопека, но послушно отвечает. Я же невесело усмехаюсь. Мне бы ее «проблемы». Моя мать позвонила лишь раз и то, потому что не могла найти какие-то туфли от Джимми Чу. Но, пожалуй, это нормальное явление – не ценить то, что у тебя в избытке. Кто –то, например, завидует тому, что у меня богатая семья, а для меня это не имеет никакого значения, я просто хочу, чтобы мне также звонили и спрашивали: «ты покушала?». Словно в ответ на мои желания, вдруг, как гром среди ясного неба, Олька уточняет: