Сказал-то он тихо, да чеченка услышала его.

Жена Ахмата вдруг резко крикнула и схватилась за мужа.

«Ну, начинается», – подумал Карченко.

Ахмат оттолкнул жену. Но она не отцепилась.

Невольные свидетели, ничего не понимая, хлопали глазами.

– Ну, Ахмат, пора, – сказал Карченко.

Разъяренный чеченец выдал ему несколько фраз в запале, не соображая, что тот все равно ничего не поймет. Затем последовали долгие переговоры с женой. Та плакала, указывая на детей, но Карченко это уже не интересовало. Он понял, что выиграл.

Хотя выиграл не он, конечно. Если бы не истерика жены, Карченко вряд ли выполнил бы поручение Чарли.

Ахмат уже кричал на свою жену в полный голос. Тогда она замолчала, только гладила его рукав. Ахмат снова стал для нее знакомым и понятным кавказским мужчиной, который приказывает, и надо его приказы выполнять, иначе будет худо.

Женщина в сопровождении стюардессы пошла к эскалатору. Обернулась и помахала на прощание рукой. Ее жест повторили дети, которые, вот что странно, во время всей сцены не проронили ни слова.

– Спасибо, майор, – поблагодарил Валерий пограничника. – Пошли. – И хозяйским жестом подхватил Ахмата под руку.

Ахмат, повернувшийся уже было к выходу, руку Карченко убрал.

– Нет. Я не поеду, – сказал он.

– Вы позволите? – Рэт галантно поклонился и улыбнулся самой своей очаровательной улыбкой. – Рэт Долтон.

– Очень приятно. Чем обязана, мистер Долтон? – не менее очаровательно улыбнулась Вера Михайловна.

– Простите, мне показалось, что вы мне кивнули.

– Я вам? Нет, мистер Долтон, это вам только показалось.

От Рэта несло мылом и одеколоном, словно он был торговец моющими средствами.

– Извините. – Улыбка медленно сползла с лица Рэта.

– Ничего, бывает.

– И тем не менее, если вы не возражаете, я бы не прочь был составить вам компанию.

– Самая лучшая компания для меня – я сама, – сказала Вера Михайловна. – Поэтому я возражаю.

Рэт совсем потерялся. Он двинулся было к стойке бара, чтобы заказать себе еще порцию виски, но сделал последнюю попытку, которая, Вера Михайловна в этом не сомневалась, обязательно должна была быть – или она ничего не понимала в джентльменах.

– Я просто хотел спросить – вы из Штатов?

– Нет. Я из России.

– Вы из России? – не поверил своим ушам Рэт. – Вы живете здесь?

– Больше того, я здесь родилась.

Рэт теперь смотрел на Веру Михайловну, как на чудо природы. Из отеля они с Пэтом вышли один раз, и этого было достаточно: камера предварительного заключения раз и навсегда сделала для них понятной жизнь в этой стране.

– А я американец, – виновато сказал Рэт.

– Бывает, – философски заметила Вера Михайловна.

– Мне все в вашей стране… – он помедлил, – кажется странным.

– Возможно.

– Вы кого-нибудь ждете? Я потому спрашиваю, что вам стоит только намекнуть, я тут же исчезну.

– Нет, я никого не жду. Никого. – Она специально подчеркнула последнее слово.

– Это очень хорошо, – обрадовался Рэт, уже намереваясь подсесть к столу.

– Это намек, – сказала Вера Михайловна.

– О, простите. Я не хотел, я виноват. Извините.

Вера Михайловна решила, что уже вдоволь поиздевалась над иностранцем, и улыбнулась.

– Ну ладно, что у вас там стряслось? Вы ведь не отстанете, пока не расскажете, да?

Рэт обрадовался, как мальчишка.

Он метнулся к бару, заказал шампанского и быстро плюхнулся на стул рядом с Верой Михайловной.

– Вы не сказали мне, как вас зовут, – напомнил он.

– Вот именно, – ответила Вера Михайловна.

– Ну хорошо, я буду называть вас… э-э… Леди в черном.

– Это пошло, – отрезала Вера Михайловна. – Оставьте только «леди».

Рэт громко сглотнул. Ему всегда казалось, что он неотразим, здорово умеет ухаживать и поддерживать светскую беседу, но пока что эта уверенность не находила никакого подтверждения. Впрочем, светскую беседу он вести и не собирался, он хотел поведать любому, кто готов был его выслушать, о тех страшных испытаниях, которые выпали на его долю за последние три часа.

Но и это желание вдруг пропало, потому что он видел – перед ним сидит умная, красивая, сильная женщина, и он ни за что не станет перед ней хныкать, он же не неудачник какой-нибудь, черт побери. Он работает в престижной международной организации, получает неплохую зарплату, никогда не берет взяток, у него есть свой дом в Алабаме, несколько неплохих лошадей, он любит классическую музыку и собирает бабочек. Говорят, русский писатель Набоков тоже этим увлекался.

Так неужели он, интересный и содержательный человек, потратит драгоценные минуты на то, чтобы жаловаться прекрасной незнакомке на мелкие неурядицы? Ни за что.

– Ошибочно считается, что автором этой, как вы правильно заметили, пошлости является Мик Джаггер, – вдруг уверенно начал он. – Однако это не совсем так. Некая дама в черном была вообще излюбленным персонажем англо-саксонской литературы. Скажем, Диккенс обожал черный цвет.

– Диккенс, на мой вкус, несколько слезлив, – сказала Вера Михайловна.

Вторая попытка была удачнее. Рэт приободрился.

– Мне он тоже кажется сентиментальным. Но я об этимологии названия. Поэтому моя пошлость имеет классические истоки.

Теперь уже Вере Михайловне пришлось пристальнее всмотреться в своего собеседника. Нет, конечно, обида у нее не прошла. Но она не могла не заметить, что у Долтона довольно красивые глаза, что он очень обаятельно улыбается и пальцы у него длинные и нервные. Вере Михайловне всегда нравились музыкальные руки.

– Удивительная вещь, – сказала она, – у классиков пошлость выглядит гениально. Почему?

– А тут надо разобраться, что такое пошлость, – еще больше оживился Долтон. – Как вы думаете?

– О! Это мелкое понятие слишком глубокое. Впрочем, мне кажется, пошлость – это разменная монета гениальности.

– Верно! – ахнул Рэт. – Я тоже об этом думал. Когда писали классики, это не повторялось на каждом углу. Вы случайно не литературовед?

– Нет, – сказала Вера Михайловна и чуть было не добавила: «я бывшая гардеробщица». – Я преподаю, – почему-то соврала она.

– А я клерк. Но не простой, а очень важный, вполне серьезно сказал Рэт. – Если вы умеете хранить тайну, я вам открою секрет.