Герцог подошел к ней очень близко, но голова ее была наклонена вниз. Она пристально смотрела на огонь, от которого, казалось, не исходило никакого жара.

— Это все правда — или я сошел с ума? — спросил герцог, и Корнелии показалось, что голос его не зол, но серьезен.

— Это правда.

Она нашла в себе силы произнести эти слова, но ей потребовалось приложить физическое усилие, чтобы шевельнуть онемевшими губами.

— Ты — Дезире, и Дезире — это Корнелия.

— Да.

— Как я мог оказаться таким слепцом?

— Видят то, что ожидают увидеть, — повторила Корнелия слова Рене. — Вы ведь не ожидали встретить свою жену у «Максима».

— Конечно, нет.

Воцарилось молчание. Хотя Корнелия не решалась по-прежнему поднять голову, но она знала, что герцог внимательно смотрит на нее, изучая ее лицо и, возможно, пытаясь найти какое-то сходство между двумя женщинами, которые в действительности оказались одной.

— Все дело в этой маскировке, в этих уродующих очках, — наконец произнес он. — Но я все еще не совсем понимаю — ты говорила мне, что ненавидишь меня, и я поверил в это. Но Дезире никогда не проявляла ненависти ко мне.

— Я… говорила, что я… ненавижу вас, — запинаясь, сказала Корнелия, — но… это было… не правдой.

Помолчав, он спросил недоверчиво:

— Ты хочешь сказать, что, когда ты вышла замуж за меня, ты была неравнодушна ко мне?

— Я… любила вас, — Корнелия с трудом выдавила эти слова, но герцог расслышал их.

— Боже! Бедное дитя. Я и понятия не имел.

— Нет… я знаю… вы не знали об этом.

— Я, должно быть, сделал тебя очень несчастной.

— Я воображала… что… вы тоже любите меня.

— Какая необычайная жестокость! Слепец!

Дурак! Ты простишь меня?

— Я думаю… я… простила вас.

— В таком случае не взглянешь ли на меня?

Корнелия ощутила, как ее вновь охватывает паника, но не от страха, а от счастья, стремление убежать от такого сильного переживания. Настолько сильного, что это было почти невыносимо. Корнелия была не в силах шевельнуться и стояла, потупив глаза, чувствуя, как ее заливает волна сладостного и восхитительного смущения — смущения женщины, капитулирующей перед мужчиной.

— Посмотри на меня!

Слова эти прозвучали властным и категорическим приказом. Когда Корнелия затрепетала, не в силах подчиниться ему, герцог повторил снова:

— Пожалуйста, Дезире, посмотри на меня.

В его голосе прозвучали нотки мольбы, и она не смогла устоять. Корнелия почти вызывающе повернула голову в его сторону и увидела, как в глазах герцога сверкает пламя страсти, сдерживаемое, но такое же властное и могучее, как в ту ночь, когда он сжимал ее в своих объятиях и сделал ее своей.

— О, моя дорогая, моя маленькая, моя любовь, — сказал он мягко, — как ты могла убежать от меня?

Как ты могла обречь меня на такие страдания, которые я испытал за последние два дня?

— Я должна была увериться, — пробормотала Корнелия.

Ей было тяжело говорить, кровь стучала в ее висках. Все кружилось вокруг нее, когда она заглядывала герцогу в глаза.

— Ты никогда в жизни не страдала так, как страдал я, — сказал он. — Временами мне казалось, что я схожу с ума при мысли, что могу потерять тебя.

— Я… должна была увериться, — повторила Корнелия.

— Тот человек, которого ты любила… мысли о нем толкали меня к убийству. Я был в состоянии убить его и радоваться делу своих рук!

— Я говорила о вас.

— Вероятно, это была неплохая идея. Во всяком случае, я теперь знаю, что такое сходить с ума от ревности.

Герцог внезапно улыбнулся:

— Возможно, будет безопаснее, если ты вновь наденешь свои темные очки.

— Нет, никогда! — воскликнула Корнелия. — Я их выбросила.

— Может, нам стоит также выбросить и все наши несчастья и непонимание?

— Я рассчитываю на это.

— О боже! Все эти длинные дни в Париже! — воскликнул герцог. — Я изнывал от скуки и подсчитывал часы, которые должны проползти, прежде чем я смогу увидеть Дезире. Как же ты смогла разыграть меня так умно? Как ты сумела мучить с такой дьявольской изобретательностью?

Корнелия улыбнулась.

— Порой это было нелегко, — сказала она. — Но я тоже с нетерпением ждала… вечера.

— Ты свела меня с ума, — сказал герцог. — Эти ночи, когда ты не позволяла прикоснуться к тебе, не разрешала даже держать тебя за руку. Мои плоть и кровь восставали, когда ты смотрела на меня из-под твоих длинных ресниц, а кожа твоя была такая белая и манящая, а губы такие яркие.

Ах, Дезире, мне нечего больше сказать — ты всегда останешься моим самым заветным желанием — желанием моего сердца. И я знаю, что мы оба нашли то, что искали всю нашу жизнь.

— Ты… уверен на этот раз?

— Совершенно уверен. И подумай, что только сегодняшним утром ты заставила меня объясниться тебе, заставила меня страдать, унижаясь, и оставила меня в состоянии неизвестности, дашь ли ты мне развод или нет. Когда-нибудь я накажу тебя за это, но сейчас я хочу поцеловать тебя.

От его слов глаза Корнелии опустились, и краска выступила на ее щеках. Она увидела неожиданно вспыхнувшее желание в его засветившихся глазах, хотя он все еще не прикасался к ней.

— Ты моя, Дезире, — произнес он хрипловато, — моя, как я и мечтал, и стремился к этому.

Никогда впредь, что бы ты ни делала, что бы ни говорила или как бы ни умоляла, у тебя не будет ни малейшего шанса вновь сбежать от меня. Теперь я слишком хорошо знаю, на что похожа жизнь с тобой и без тебя. Так что, поймав тебя, я предупреждаю — ты моя на вечные времена.

Ты любишь меня немного, но это и вполовину не так, как ты полюбишь меня. Я научу тебя, что есть любовь, мое милое, нелепое дитя, наряженное, как опытная искушенная в жизни женщина, и, несмотря на это, ничего о ней не знающая. Завтра мы снова уедем. Я собираюсь увезти тебя в наш настоящий медовый месяц. Медовый месяц, дорогая, где мы сможем быть вместе день и ночь!

Я хочу знать все про свою жену, Дезире. Я хочу знать твое прошлое, всю твою жизнь, которая прошла до того, как ты стала моей. Я хочу быть уверенным в том, что моя жена не оставит меня в будущем. И я не могу еще до конца поверить в то, что мне не надо бояться потерять тебя или слышать, что ты принадлежишь кому-то другому.

Я накажу тебя за все мои тревоги и страдания, которые я пережил без тебя. И в качестве наказания я заставлю тебя почувствовать вновь «дикой и грешной», дорогая, так, что ты взмолишься о пощаде. Но я не буду милосерден! И ты не сможешь убежать от меня.