А теперь вот подарила себя в качестве сюжета…

Чтение я прервала лишь однажды, когда в мой кабинет забежала Лайза.

— У Мерседес во второй половине дня есть несколько свободных часов. Она хочет знать, может ли получить книгу, которую ты рекомендовала на редакционном совещании.

Я посмотрела на рукопись с учителем рисования. Она лежала, напрочь мною забытая.

— Я только напишу свои рекомендации и принесу, — пообещала я.

Лайза закрыла дверь в кабинет, выведя несколько тактов мелодии: «У нас есть все время мира»[79].

Я же продолжила злиться. И читать.

В итоге добралась до конца — ужасного конца, когда восхитительный красавец герой все-таки убеждает эту жалкую, страдающую от избытка веса бывшую подружку идти своей дорогой, чтобы он мог долго и счастливо жить с роскошной, гламурной женщиной-продюсером, которая к тому времени успела без памяти влюбиться в него. («Кто она?» — гадала я, барабаня пальцами по столу.) Толстуха отваливает, как и предполагается в названии книги, и, чтобы не вызвать жалости читателей, открывает собственный бизнес: начинает торговать шоколадными пирожными, изготовленными по своему рецепту.

Клише, конечно, но почему нет? Рецепт пирожного как основа новой фирмы. И сколько об этом снято фильмов? Тьма.

«И когда я вообще пекла пирожные?» — с обидой подумала я. Только один раз, и то по настоянию Флейшмана. Да и рецепт был не мой.

«Господи, я схожу с ума, — сказала я себе. — Пытаюсь спорить с книгой».

Но самым невыносимым (и это говорило о многом, потому что ужасным было все) для меня оказалась уверенность Флейшмана, что я буду прыгать от счастья, читая его творение. Что приложу все силы, дабы эта ужасная книга как можно скорее попала на прилавки магазинов. Он действительно думал, что я такая мазохистка?

Внутренний голос тут же мне возразил: «А ты дала ему хоть малейший повод усомниться в этом?»

Я сидела за столом, обозленная донельзя, выстукивая боевой ритм ручкой по подлокотнику моего стула, пока наконец-то не решила, как поступить в сложившейся ситуации. Он хотел, чтобы я поработала с этой книгой точно так же, как я работала с другими рукописями, которые приходили ко мне? Отлично. Напишу отказное письмо, как писала на многие и многие другие рукописи. Я схватила блок больших квадратных листков с липкой полоской на обратной стороне, оторвала верхний. Приклеила к чистому листу, который предварял титульный, начала сочинять отказ, но от ярости мозги словно заклинило. Я могла придумать только одну фразу, состоящую из одного слова: «НИКОГДА!» — и уже начала писать это слово на бумаге, как в дверь постучали.

Линдси. Не дождалась приглашения ни войти, ни присесть. Просто вошла и села. На лице отражались изумление и, что странно, грусть.

— Ты слышала?

Я положила ручку.

— Слышала что?

— О Мюриэль. Никто не должен знать… но, разумеется, все знают.

Вероятно, все, кроме меня. Я и думать забыла про Мюриэль. Вернувшись из Далласа, ни разу ее не видела.

— Я думала, она заболела или в отпуске.

— Она в больнице. В психиатрическом отделении.

Я нахмурилась. Мне всегда казалось, что за этой нечеловеческой эффективностью и воротничками, как у Питера Пэна, скрываются какие-то странности.

— А что случилось?

— Пыталась покончить с собой. По крайней мере так сказала ее мать. Видимо, она живет с матерью. Ты это знала?

— Нет. — Я действительно ничего не знала о Мюриэль.

— Хиллари, из отдела персонала, говорила с матерью Мюриэль. Та сказала, что последнюю неделю Мюриэль была в депрессии, а потом что-то заставило ее перейти черту — наглоталась таблеток снотворного.

«Что-то заставило ее перейти черту…» Кровь застыла у меня в жилах.

— Я и не замечала, что Мюриэль в депрессии, — продолжила Линдси. — А ты?

Возможно, мне удалось мотнуть головой, но вообще с движениями возникли проблемы. Мне открылась жуткая истина! Эта бездарная книга. «Ранчер и леди». Могла ее написать Мюриэль?

Как же я не догадалась?

Вспомнила, как сидела у компьютера, набивая самое грубое отказное письмо, которое когда-либо отсылала автору. Могла бы даже написать: «Неудачница, прочь с моего пути», — на одной из визиток и отправить вместе с рукописью. И каждое слово отказа, вероятно, пронзало Мюриэль, как отравленная стрела.

Я сползала вниз по стулу, пока над столом не осталась одна голова. Чувство вины заполнило меня до отказа, выдавив все остальное: тревоги, злость, негодование. Я представила себе, как Мюриэль, отсидев на работе девять часов, возвращается в родительский дом (и это тоже стресс), чтобы сочинять «Ранчер и леди». Сколько времени ушло у нее на эту книгу? Месяцы? Годы?

И ведь она выбрала меня, именно меня, чтобы я прочитала ее книгу. А что сделала я? Ничего. Долгие недели продержала ее в подвешенном состоянии, чтобы потом послать предельно жесткое отказное письмо.

Линдси всматривалась в меня.

— Что с тобой? Ты так побледнела.

— В какой она больнице?

Линдси пожала плечами:

— Думаю, где-то в Бронксе. Отдел персонала собирается послать ей цветы, так что можешь не волноваться. Во второй половине дня они пришлют открытку для Мюриэль, на которой распишутся все, кто захочет.

Открытку. Отличная идея. И Мюриэль с удовольствием просмотрит все подписи. Особенно мою. Она ее уже видела — на письме, которое заставило бедняжку наглотаться таблеток снотворного.

Совесть, терзаемая чувством вины, заставила меня выскочить из-за стола и из двери.

— Ты куда? — крикнула мне вслед Линдси.

— В Бронкс.

Получить нужную информацию не составило труда. Едва в отделе персонала услышали, что я хочу повидаться с Мюриэль, моментально и решили, что я — ее лучшая подруга на работе. А разве мог у меня быть другой повод навестить заболевшую сослуживицу?

Я им подыграла, а узнав название больницы (Святой Фелициаты), направилась к лифту. По пути меня перехватила Мерседес.

— Не забудь про книгу.

Я изменила курс, направилась к начальнице.

— Она у меня на столе. Немедленно передам ее вам.

— Прекрасно, — отозвалась Мерседес.

Я понятия не имела, куда еду. В Бронкс? Территория на краю Нью-Йорка, такая же загадочная для меня, как арктическая белизна на макушке мира. Я никогда не бывала ни на игре «Янкиз»[80], ни в зоопарке. И любимые продукты Сильвии не продавались севернее Гарлема, где и заканчивались мои поездки в этом направлении. Мне пришлось спрашивать дорогу у дежурной по станции, а поскольку я никогда не доверяла дежурным по станции, я попросила ее повторить ответ дважды, создав очередь.