Но на большом пароходе команда быстро сообразила, что их ожидает. Буксирный конец на баржи был отрублен, и судно, отчаянно шлепая по воде гребными колесами, испуская клубы черного дыма, довольно резво пыталось выйти из-под обстрела.

ДШК яростно лупил по уходящему пароходу. Разъяренными пчелами полетел целый рой красно-зеленых трассеров, впивавшихся в палубные надстройки.

«На, Марена! На! Подавись! Ты же этого хотела! — Фомин в злобе сжал зубы. — Принимай свою жертву! Это все — теперь твое капище! Вся страна теперь твое черное, залитое кровью капище…»

Двух лент, по полсотни патронов каждая, хватило за глаза. На корме понемногу разгорался небольшой пожар. Кое-кто из робких матросов попрыгал за борт — вода теплая, до берега близко. А вот ответной стрельбы команда не вела — Фомин не видел коротких вспышек. Слышать он уже не мог — временно оглох от непрерывной стрельбы.

Повернувшись правее, Фомин понял, что избиение младенцев для них окончилось и начинается бой. На второй барже были не обычные красногвардейцы, ничего не умеющие и необстрелянные — типичное пушечное мясо. Нет, туда погрузились матерые волки, хорошо дравшиеся еще в Первую мировую даже под напором вышколенных германских зольдатен.

Ландскнехты революции, как они себя называли, мать их до седьмого колена. Наемники, жестоко дравшиеся в кровавой русской междоусобице, причем за щедро выплачиваемое им большевиками русское золото.

Правда, потом для них придумали такой хитрый термин, как «пролетарский интернационализм». Большевики по отношению к себе, горячо любимым, не особо приветствовали, когда называли подобные вещи своими именами…

Латыши пришли в себя и начали отстреливаться из винтовок. На палубе баржи часто-часто замелькали вспышки, похожие на огненные цветки. И стреляли хорошо — борт и тент «Бюссинга» густо усыпала целая россыпь пулевых отверстий. Да и скамейке досталось, спинка которой украсилась дырками и выбитой щепой, что дикобраз иголками.

Между тем, латыши от обороны перешли в наступление. Добрых два десятка солдат смело бросились в воду, намериваясь добраться до близкого берега. Оно понятно — желание подавить пулеметы и отомстить разгорячило латышей. Зря говорят, что прибалты флегматичны — просто их надо хорошо разозлить и расшевелить, вот тогда мало не покажется.

От реки доносилась хриплая ругань на непонятном языке. Большинство солдат барахталось в воде, но некоторые уже шли по грудь, держа винтовки над головами. Хорошо, что ранее баржу отвел от берега буксир и она стояла в полусотне метров — Фомин облегченно вздохнул. У него было полминуты, а этого более чем достаточно. Теперь он мог помочь отцу, пулемет которого не справлялся в одиночку.

Фомин переместился, сел поудобнее, поймал в прицел медленно бредущих по воде латышей. Злорадно ухмыльнулся.

— В Чапая играть будем, ребятки? Кто не доплывет, я не виноват!

Длинная очередь секанула по воде шеренгой всплесков. Двое солдат исчезли под темной гладью, но остальные с упорством, достойным лучшего применения, продолжали рваться вперед.

Фомин дал еще очередь, кого сразил, не увидел, потому что затвор предательски лязгнул — патроны кончились.

— Твою мать! — что-то сильно кольнуло щеку, он машинально коснулся ладонью раны.

Нет, повезло — кто-то из латышей опять попал в лавку, и отколовшаяся щепа прошла мякоть навылет, уткнувшись в десну. Рот наполнился кровью.

— Тьфу! Сопаки, васу мать!

Фомин выплюнул солоноватую кровь, резко выдернул длинную щепку из щеки. И принялся лихорадочно перезаряжать пулемет, отчетливо понимая, что не успеть ему, никак не успеть. Рядом взрыкнул и осекся ДП — у отца тоже закончились патроны, и требовалось время на перезарядку.

— Усе, трензеля мне в задницу! И чумбур на шею! Щас они нас возьмут за шкворку! Вдарят под бочину шенкелями. Ну, су…

В бою многие солдаты бранятся, крепкое слово и душу облегчает, и позволяет несколько абстрагироваться от происходящего. Иначе человеческая психика просто бы не вынесла того чудовищного кошмара, замешанного на людской крови и боли, который является неизбежным спутником войны.

Ругаются все — от фельдмаршала до рядового, кто реже, кто чаще. Но брань повсеместна, и относятся к ней легче, чем в мирное время, исходя из житейской мудрости, что ругань на воротнике не виснет. Не был исключением и Федот Федотович Фомин, старый солдат.

Тем паче гусары, что всегда вычурно выражались, чисто по-кавалерийски. Да и поведение у них было отнюдь не монашеское, достаточно знаменитого Дениса Давыдова вспомнить…

Дослушать ругань отца он не успел, как снова потерял чудом появившийся слух. ДШК извергнул из себя длинную очередь — и по воде резво пошли фонтанчики. И этого нового ужаса латыши перенести уже не смогли. Они дружно побросали винтовки из рук и в страхе принялись нырять, надеясь под водой найти спасение от неминуемой смерти.

Фомин облегченно, будто десятипудовый груз с души упал, вздохнул — Попович пришел на выручку вовремя. И стрелял казак сейчас не хуже Шмайсера.

Десанта можно было больше не бояться — без винтарей они не вояки. И только сейчас ощутил, какой благостным бывает мир без пулеметной трескотни. Хотя до спокойствия и тишины было еще далеко — кругом раздавались хриплые стоны раненых, ругань, веселый треск пожара на буксире глушил крики о помощи. Дым, гарь, все забивающий пороховой запах.

Фомин машинально глянул на свои наручные часы, хмыкнул. Прошло всего пять минут, хотя показалось, что намного больше. Снова посмотрел на реку, и в этот момент на водной глади мощно ухнуло. Яркая вспышка вдали осветила небо и черный корпус разломленного взрывом парохода.

— Как же я забыл, сам же видел, тогда еще, как на него ящики со снарядами грузили. Видать, огонек к ним сейчас и добрался, — пробормотал про себя Семен Федотович и громко крикнул: — Все, мужики! Уходим!

Он вскочил на ноги и быстро накидал в холщовую сумку пустые диски. Их никогда не бросали, из пулемета без магазина-то не выстрелишь. Рядом завозился и усталый отец, собравший свои диски и с трудом взваливший ДП на плечо.

— Федя! Лезь в кузов! Сматываемся! Трофимыч! Гони!

Добежав до газовавшего «Бюссинга», Фомин ввалился в кабину — хорошо хоть дверь открывать и закрывать не надо ввиду отсутствия таковой. Свалил на пол пулемет и с облегчением вздохнул.

— С крещением тебя, Ваня! Ты в первом бою побывал!

— Спаси Христос от такой напасти! — глухо отозвался водитель. — Страсти-то какие! Думал, от страха помру!

«Бюссинг» резво рванул, громыхая по дороге железными колесами и чисто по-стариковски дребезжа.

— А ты бы сам пострелял. Когда стреляешь, страх не чувствуется! Так что изучай оружие, Иван свет Трофимович! А…

Грузовик подбросило на камне, и Фомин прикусил себе язык. А потому «откат» закончился, не успев начаться. Он прижал ногой пулемет и взял в руки автомат. Теперь нужно было опасаться какого-нибудь случайного патруля на дороге или слишком ретивых большевиков, поспешивших на стрельбу к пристани или тушить пожар в здании Губчека.