Федор Филиппович честно попытался представить себе Сиверса, пасущего двух беленьких козочек где-нибудь на пустыре, и у него ничего не вышло – образ горбатого майора КГБ никак не вписывался в эту буколическую картинку.

– С трудом, – честно признался он.

– Я их своими глазами видел, – сказал Глеб. – Сарай, где он их держал, пожарникам удалось отстоять, а от дома одни обугленные стены остались.

– Погоди, – остановил его Потапчук. – К черту коз, расскажи по порядку, как ты его нашел.

– Случайно, – сказал Глеб. – Я отрабатывал все населенные пункты по ходу электрички – заходил на почту, в отделение милиции, в собес, в магазины и всем совал под нос фотографию, говорил, что ищу родственника. Сколько раз мне советовали на телевидение, в "Жди меня" обратиться! Думал, все, пустой номер, хоть ты и в самом деле письмо на телевидение сочиняй. И вдруг в очередном поселке подъезжаю к отделению милиции и вижу: выходит из магазина напротив затертый такой старикашка – горбатенький, с палочкой, в каком-то брезентовом балахоне, шляпа в жирных пятнах, в руке сумка хозяйственная, а из нее батон выглядывает и две бутылки кефира... Если бы не горб, я бы в его сторону даже не посмотрел...

...Глеб аккуратно захлопнул дверцу машины (он уже собирался выйти и направиться в отделение милиции) и запустил двигатель. Горбун семенил по тротуару, бодро постукивая палочкой и шаркая подошвами огромных, сто лет не чищенных полуботинок старого армейского образца – тех, что из-за своих острых носов и плоской подошвы напоминали парочку коричневых утюгов. Глеб обогнал его и остановил машину возле первого попавшегося киоска. Изучая ассортимент, дождался, пока горбун подойдет поближе, и ухитрился, не привлекая к себе внимания, хорошенько его рассмотреть.

Это скорее всего был Сиверс – сильно постаревший, обросший неопрятной седой щетиной, но сохранившийся гораздо лучше, чем можно было ожидать, учитывая, сколько прошло лет. Глебу пришло в голову, что старика не мешало бы сфотографировать, чтобы потом сопоставить снимки на компьютере и избавиться, таким образом, от малейших сомнений. "Поляроид" лежал у него в машине, но сделать снимок Глеб не отважился: Сиверс мог засечь его по вспышке. Но сомнений почти не осталось: у старика было телосложение Квазимодо, а такие фигуры чаще встречаются на страницах романов, чем в реальной жизни.

И Глеб решил ограничиться пассивным наблюдением ("Правильно", – сказал в этом месте доклада генерал Потапчук.) и, вернувшись в машину, незаметно последовал за горбуном. Минут через десять ему стало невмоготу ползти на мощной иномарке по пятам за пожилым человеком, который никуда не торопился. Если горбун действительно являлся Сиверсом, а он им являлся, он обязательно заметил бы следующий за ним дорогой автомобиль, тем более что центральная улица поселка с населением в тридцать тысяч человек – не Бродвей и даже не Новый Арбат, и все участники движения видны на ней, как тараканы на праздничной скатерти. Поэтому Глеб припарковал машину возле какого-то шалмана с ностальгическим названием "Колос" и продолжил преследование в пешем строю.

Сиверс его не заметил. ("Сомнительно, – произнес Федор Филиппович. – Впрочем, люди все-таки стареют... Должны стареть, по крайней мере. Ладно, продолжай".) Вскоре он свернул с центральной улицы в боковую, оттуда в немощеный переулок и, наконец, вошел в калитку почерневшего от старости одноэтажного деревянного домика, утопавшего в буйно разросшихся кустах сирени – тоже старой, корявой и замшелой.

Чтобы не стоять столбом посреди пустого переулка, Глеб прошел немного дальше и, не теряя из вида дома, в котором скрылся горбун, остановился напиться возле колонки. Пока он неторопливо и обстоятельно утолял жажду, которой не испытывал, к колонке, громыхая пустыми ведрами, подошла пожилая тетка довольно располагающей наружности. Глеб поздоровался, уступил тетке место у колонки и даже проявил галантность, взявшись давить на рычаг. Пока ведро наполнялось, Сиверов как бы между делом поинтересовался: "Кто живет во-о-он в том домишке – ну, в том, где сирень, видите?"

"А зачем вам?" – проявляя ненужную бдительность, спросила тетка. Невооруженным глазом было видно, что она не прочь поделиться информацией, а заданный ею вопрос продиктован обыкновенным любопытством, Глеб ответил, что хочет наломать сирени для жены – очень она сирень любит, особенно вот такую, махровую, – но лезть в чужой палисадник без позволения хозяев как-то неловко.

Тетка заверила его, что с этим делом никаких проблем не возникнет, потому что в домике том живет Матвей Иванович, одинокий пенсионер, бывший учитель, и не просто учитель, а заслуженный, добрейшей души человек, только – вот беда-то! – калека, горбатый от рождения и потому, видать, неженатый. Во всяком случае, сказала тетка, сирени ему не жалко: "Ее вся улица ломает, кому не лень, кто с хозяйского разрешения, а кто и так, без спросу, но спросить, конечно, не помешает, потому что доброе слово и кошке приятно, а жизнь у старика и так нелегкая, не дай бог нам с вами так-то жить..."

Теткины ведра уже наполнились до краев, но она не торопилась уходить – видно, начав говорить, уже не могла остановиться. Глеб не возражал, поскольку надеялся, что его собеседница ненароком выболтает еще что-нибудь полезное.

И вот тут-то, пока разговорчивая тетка рассказывала Глебу, какие у Матвея Ивановича славные козочки – чистенькие, и молочко козой не отдает ничуточки, – позади них что-то глухо ахнуло, и тугая волна горячего воздуха ударила Глеба между лопаток...

– Крышу с пристройки, где кухня, сорвало начисто, – рассказывал Глеб. – Я туда кинулся, но дальше сеней пройти не смог – стена огня... Дождя давно не было, дерево сухое, старое да еще, видно, пропитанное какой-то дрянью, чтоб не так быстро гнило... Словом, занялось, как пионерский костер. Пока пожарные приехали, тушить нечего было. Не смотрите на меня так, Федор Филиппович, – добавил он, заметив скептический взгляд генерала. – Я знаю, что вы хотите сказать: видали мы, дескать, эти пожары, эти несчастные случаи, которые происходят как раз в нужный момент... Но я, товарищ генерал, досмотрел это кино до самого конца и видел, как медики оттуда черный мешок вынесли и в свой фургон погрузили.

– А в мешке что? – не захотел сдаваться Потапчук.

– А в мешке Сиверс, – ответил Глеб.

– Ты его видел?

– Медики сказали.

– Так тебе сказали?

– Да нет, не мне. – Глеб усмехнулся и покачал головой. – Вот это, Федор Филиппович, как раз и есть самое интересное. Знаете, кого я там встретил?

* * *

Клыков сидел за рулем потрепанной бежевой "Волги", курил, пил остывший кофе из китайского жестяного термоса и боролся с искушением хорошенько приложиться к плоской фляжке, что лежала во внутреннем кармане его дорогого серого пиджака. Она лежала в правом кармане, а слева под мышкой висел пистолет – не шестизарядный английский револьвер, с которым он ходил обычно, а безотказный "глок" с обоймой на семнадцать патронов и надежным глушителем. Эта пушка, предназначенная для быстрого превращения человеческого организма в решето, нигде не была зарегистрирована, и разрешение на владение ею у Клыкова также отсутствовало.