Хозяйка продиктовала адрес. Сто долларов у меня были с собой, как и вообще весь мой алмазный фонд, весь неприкосновенный запас, таявший с каждым днем. Фонд общей суммой семьсот евро, сто долларов и еще две тысячи рублей.

Я поблагодарила тетю Пашу, ничего больше ей не объясняя, поднялась наверх. Дверь я оставила незапертой — в мамином подъезде с тройной охраной это не страшно. И теперь очень надеялась, что мама не заметила этого и не заперла ее на ночь, уверенная, что я мирно сплю в папином кабинете. Мама дверь не заперла.

Я вошла в кабинет, где крепко, безмятежно спала Варька, свесив руку с папиного диванчика. Я посмотрела на нее и подумала, как странно, с годами я перестаю видеть ее очевидную схожесть с Сашей, точнее, я не вижу в ней — его.

Я попробовала начать одевать ее спящую, она проснулась, стала было плакать, но я тихо объяснила:

— Варенька, нам надо ехать.

Варька села на диванчике, секунду хлопала глазами, потом прижалась ко мне, тяжело вздохнула и встала. Она наспех оделась, и мы пошли в прихожую. В кухне свет не горел. Я посмотрела — дверь в комнату Игорька плотно закрыта. Пока Варя зашла в туалет, я прошла до маминой комнаты, дверь тоже была закрыта, но из-под двери просачивался свет. Я прислушалась. Вроде тихо. Или кто-то вздыхает…

— Мам! — совсем тихо позвала я.

— Да, Лена, — громко и сразу ответила мама. По голосу мне показалось, что она недавно плакала.

— Мам, мы пойдем, ладно?

— Давайте. Дверь просто захлопни, я потом запру.

— Спокойной ночи, мама.

— Да, доченька, спокойной ночи.

Я не обиделась на маму.

Нет, неправда. Мне было очень обидно. Сколько я себя помню, мне всегда было обидно, что мама меня не очень любит. В детстве мне все казалось, что я какая-то… не такая. Не такая, каких любят. Всегда был кто-то лучше, важнее, нужнее, чем я. Папа, потом отчим, затем появился Павлик, потом Игорек…

И как мне хотелось сейчас, чтобы мама обняла меня, и я бы ничего ей не стала рассказывать, просто посидела вот так, в теплом кольце маминых рук, и пожалела бы ее — такую сильную, гордую, старательно накрашенную, молодую…

Квартира Любови Анатольевны оказалась просто замечательной, наша комната — чистой, светлой и просторной, вид из окна — на канал, до метро — пешком, сама старушка представилась бывшей преподавательницей словацкого языка в МГУ. Также она предложила варить Варе супчик и забирать ее из школы безвозмездно. От двух последних благ я отказалась, но решилась оставить с ней Варю на следующий день, когда поехала с грузовиком из мебельного магазина и с тремя жутковатыми грузчиками забирать наши вещи. Я попросила ребят снять спецовки, пообещала за это накинуть по сотне каждому. Сказала, что меня зовут Лена, и предупредила, что новые жильцы в моей квартире крайне агрессивны и недоброжелательны.

— А спецовки-то зачем снимать? — спросил самый мрачный, который, однако, скинул грязную рабочую куртку первым.

— Я пообещала, что приеду с любовниками.

Один из грузчиков хохотнул, другой удивленно протянул «твою ма-а-ать…», а мрачный покачал головой и уточнил:

— А там — кто? Бывший, что ли? Муж или кто?

— Или кто, — кивнула я. — Он у меня квартиру отсудил.

— Это как?

— С судьихой покрутился и отсудил. Наверно, так. Я точно не знаю.

— Вот дела… — Мрачный посмотрел на меня внимательно.

В кабине у водителя было сильно накурено, я села вместе с грузчиками сзади. И рассказала им все. Про отчима, про маму, про Гарика, про накладной живот Эльвиры. Потом мы встали в пробке на Ленинградке у Сокола, и там я рассказала про Александра Виноградова, про дочь Варю, про дачу, про сторожа и его сына милиционера, про то, как уволилась с работы и теперь вот переезжаю в съемную комнату, почти что в коммуналку. Когда мы подъехали к моему дому, мне было легко и хорошо, а мрачный Семен написал мне свой телефон и пообещал помочь летом снять дачу.

Я побоялась, что на обратном пути дорасскажу им все — про Милку и последние мамины художества, поэтому решила ехать на «Водный стадион» отдельно, на такси.

Я приготовилась к тому, что Гарик будет устраивать концерт. Но он, дурачок, просто решил поменять замки и уйти на это время из дому. Я попросила ребят сломать дверь. После моих излияний они это сделали не задумываясь.

Старый монитор стоял на месте, а вот люстры уже не было. На огрызках проводов болталась лампочка. Не было и моих пальто — ни одного. Видимо, не поверил Гарик, что у меня такой сановный любовник. Не жила бы я в этой квартире. Ведь не зря он учился два с половиной курса на журналистике. Что-то он еще и сейчас, значит, соображал. Я постаралась отложить переживания на потом, а сейчас — покидать в сумки все, что вместится. Ребята-грузчики помогали мне как могли. Гарикова компания вещи свои еще не распаковывала, но бутылок пять водки уже распечатала. В квартире оказалась запертая бабка. Она лежала мертвецки пьяная на кухне и не слышала ни как мы ломали дверь, ни как собирались.

Странно, в отличие от того, как я собиралась недавно на даче, я вовсе не плакала. И записок Гарику не писала… Вообще настроение у меня было почти приподнятое. Мне жаль было новой турецкой люстры, в квартире ужасно воняло, но я так давно, да, наверно, никогда не чувствовала столь мощной мужской поддержки. Может, зря я не рассматривала женихов без высшего образования. Кстати, я бы не удивилась, если бы у мрачного Семена вдруг оказался диплом какого-нибудь МИФИ…

Уходя, я подумала: не поставить ли квартиру на сигнализацию? Пусть разбираются… Но пожалела соседей — не так уж приятно, когда на твоей лестничной клетке ребята с автоматами бьют ногами в чью-то дверь. Да и дверь мы с грузчиками уже все равно выбили…

Я ушла из нашего разоренного дома не оглядываясь. Странно, какой символичный итог моей бездумной жизни…

Ночью я вышла на лестничную клетку с пачкой сигарет, которую купила вечером, тайком от Варьки, когда мы заглянули в местный супермаркет.

Я стояла с закрытой пачкой сигарет в руках и смотрела в окно. Кто-то еще не спал, хотя был второй час ночи. В некоторых окнах в темноте мигал голубоватый свет — смотрели телевизор. Тысячи, сотни тысяч людей… у каждого свое «люблю», свое «больно»…

Вот оно — реальное одиночество мегаполиса. Можно подойти к любому. И ни к кому не подойдешь.

Я зажгла спичку, долго на нее смотрела, сожгла ее дотла. Потом сожгла другую. И вдруг вспомнила, как мы с девчонками гадали в детстве: надо взять обычный, маленький коробок спичек, вставить в него две спички рядом, с маленьким зазором, параллельно и аккуратно закрыть коробок, чтобы спички торчали из него, как пики — ровно вперед. Потом загадать про спички — кто какая спичка (одна — девочка, другая — мальчик) и зажечь их. И дальше смотреть, как они будут гореть.