У меня был «самоход» — темно-вишневая книжечка с золотыми буквами «Советская милиция» — издавался в те времена такой замечательный журнал.

Сергея Петровича Голованова и Лаврентия Масоху, как главных шпионов советского кинематографа, пропустили без звука: уж слишком у них были знакомые по киноэкрану лица.

Конечно, и Жора Юматов проник за «оцепление» беспрепятственно. А вот режиссера-мультипликатора швейцары притормозили.

— А ты куда? Давай назад.

— Послушайте, — вежливо, но твердо сказал Жорж, — это же известный режиссер. Он сделал фильм «Ну, погоди!». Он — папа Волка и Зайца.

— Много здесь ходит известных режиссеров, — недоверчиво ответил старший стражник. — А раз он сделал «Ну, погоди!», пусть нарисует мне Волка.

Он протянул Котеночкину листок бумаги. Слава усмехнулся, вынул шариковую ручку и стремительно нарисовал Волка.

— Точно, он! — ахнул швейцар.

И к Славе немедленно потянулись десятки рук с листками бумаги. Он рисовал Волка и Зайца, а взрослые люди были счастливы, как дети.

Когда мы вошли в ресторан, Котеночкина уже ждали официантки с листками бумаги.

Наконец мы уселись. Выпили по первой за уходящий год — для нас не такой уж и плохой: вышли фильмы, в которых играли наши друзья-актеры, у меня вышла книга, у Жоржа Тер-Ованесова приняли сценарий на «Мосфильме», а Лаврентию Масохе присвоили звание народного артиста РСФСР.

Народ в ресторане веселился вовсю. Опытным взором окинув зал, я заметил, что транзитников в нем немного. Зато за соседними столиками мелькали до слез знакомые лица. Видимо, вся гулявая Москва собралась здесь проводить старый год.

Только в углу зала за скромно накрытым столом — два дорого одетых человека и парень в толстом свитере и кожаной монгольской куртке. Они о чем-то оживленно разговаривали, потом положили на стол толстый пакет, который парень не без труда засунул в карман куртки, взяли портфель, стоящий под столиком и ушли.

А парень оглянулся, внимательно посмотрел в нашу сторону и исчез. Минут через десять он вновь появился, неся в руках пять бутылок шампанского. Подошел к нашему столу, улыбнулся застенчиво.

— Вы меня извините, сказал он, — я с вами за наступающий Новый год выпить хочу. Такие люди сидят. Я вас всех по фильмам знаю. Давайте выпьем шипучки. Приеду к себе в Анадырь, буду рассказывать — не поверят.

— Садитесь, — сказал Котеночкин. — Бумага есть?

— Есть. А что?

— Я вам сейчас подтверждение выдам, что вы с нами за наступающий пили.

Он нарисовал Волка. Но на этот раз, отдавая дань северному колориту, добавил беломорину и смешную ушанку.

Парень ловко откупорил бутылку шампанского, разлил по бокалам. Мы выпили. А наш новый знакомый посмотрел на часы и сказал, вздохнув:

— Эх, загулял бы я с такими людьми аж на месяц. Лаве хватило бы, — он похлопал себя по карману куртки, — но не могу. Через два часа обратный рейс.

Он пожал всем руки и ушел. И я внезапно понял, кто это такой. Веселый парень был курьером бандитской группы, которую на Колыме прозвали «Ингуш-золото».

* * *

За несколько месяцев до этого, в самом конце колымского короткого лета, я сидел в кабинете начальника отдела уголовного розыска Магаданской области.

— Вот, смотри, — сказал он мне. Подошел к сейфу, достал оттуда старую спортивную сумку, расстегнул и вынул из нее тщательно завернутую алюминиевую миску. Обычную миску, в которой в столовых Анадыря подают щи или уху.

Она была целиком заполнена тусклыми желтыми дробинками.

— Вот он, шлих, золотой песочек. Можешь взять, подержать, только смотри, чтобы, не дай бог, под ноготь не попал. Нам потом всем отделом перед начальством не оправдаться.

Он копнул авторучкой груду шлиха и вытащил три самородка: один размером со спичечную коробку, а два — с мундирную пуговицу. Все это мало походило на золото, которое мы привыкли видеть. Тусклая горка металлического песка.

Я взял самородок, потер его пальцем, снял с него налет грязи, и он засветился желтым радостным цветом.

— Изъятое золото? — спросил я.

— Нет, вещдок по делу. Мы его в ближайшие дни сдать должны. Прокурор сказал, что хватит акта о приемке шлиха.

— А почему прокуратура дело ведет?

— У притока Колымы целая война была. Там «Ингуш-золото» на базу старательской артели напало, золото хотели захватить, но не вышло: его крутой мужик караулил. Двоих положил, но и его подранили. Он в нашем госпитале лежит. Я должен к нему подъехать, постановление вручить об отказе в возбуждении против него уголовного дела. Хочешь, поедем, он, кстати, твой земляк.

В палате на койке сидел мужик лет тридцати с перебинтованным плечом.

— Здорово, Морозов, — сказал подполковник. — Я вот тебе витаминов принес.

Он вытащил из кейса пять апельсинов, положил на тумбочку.

— Вот, прочти и распишись.

— Что это? — мрачно спросил Морозов.

— А в бумажке этой написано, что ты действовал точно по инструкции, народное добро защищал, поэтому никакого превышения необходимой обороны нет, и с этой минуты ты, брат Морозов, свободен, как ветер.

— Слава богу! — Морозов улыбнулся.

— А это, Морозов, твой земляк, корреспондент из Москвы. Хочет с тобой поговорить.

Разговор у нас получился странный: о перестрелке у притока Колымы рассказывали сразу Игорь Морозов и подполковник.

* * *

Игорь Морозов родился в Москве, в Колпачном переулке. Там и живет по сей день. Отец — участковый врач, мать — библиотекарь. Квартира коммунальная, шесть семей. Комната у Морозовых двадцатиметровая, выходит больше шести метров на человека, поэтому райисполком не числил его семью среди первоочередников.

Отец хотел, чтобы он поступил в МВТУ, но когда Игорь представил, что придется еще пять лет спать в углу за шкафом и выслушивать бесконечные замечания от родителей, то решил податься в военное училище.

Школу он закончил с серебряной медалью, поэтому в знаменитое Московское военное училище имени Верховного Совета СССР, кузницу, где из детей генералов выковывали широколампасников, поступил без проблем.

Но у него отец был не военачальник, а скромный врач, поэтому лейтенант Морозов, несмотря на красный диплом, поехал в Забайкальский военный округ.

Служил как все: сначала взвод, потом — рота, пришел срок и перешел Морозов на майорскую должность начальником школы снайперов.

А тут министр обороны маршал Гречко решил реформу проводить. Начали реформировать полковые школы, готовившие сержантов, сливать школы снайперов.

Так капитан Морозов остался без должности и решил уволиться из армии.