В кампусе мы сталкивались совсем с другими случаями, чем те, которые я помнила со времени работы в Калифорнии: множественные переломы и ушибы (пьяные малолетки свалились с памятника, куда взобрались, чтобы сделать какой-то дурацкий снимок); случай менингита, к счастью, без страшных последствий; аборт в общежитии, когда в результате внутреннего кровотечения девушка потеряла одну треть крови; попытки самоубийства (причиной большинства из них были либо неудовлетворительные оценки, либо несчастная любовь).

– Я не знаю, почему у них не хватает терпения немного подождать, – заметила я Яну. – Не понимаю, почему они не желают уповать на лучшее, что в конце концов укажет выход из тупика?

Ян знал, что произошло со мной.

– Они просто не знают, есть ли смысл надеяться, Ронни, – ответил он мне с присущей ему меланхолией. – У тебя есть твоя вера. Так странно: здесь, среди студентов, которых по праву считают интеллектуальными сливками общества, так часто встречаются случаи эмоциональной безысходности. Это означает, что хорошо работающие мозги не обязательно гарантируют их обладателю счастье. Временами я даже готов поверить в обратное. Горе от ума.

Впервые я ощутила себя смущенной, ведь мое воспитание исключало описанный Яном исход. Если бы не принятые в нашей семье правила, я тоже могла бы пойти по пути саморазрушения, ибо мой психологический портрет – эмоциональная, импульсивная и упрямая – был таков, что я входила в группу риска.

Помню один случай. Наверное, мне не следует говорить о «случае» – многие проходят именно такой путь отчуждения. Она была красавицей-латиноамериканкой, уже почти закончила обучение, как вдруг провалила очень важный тест по профильному предмету – органической химии. Один тест. Это означало, что ей придется заново прослушать курс, причем учиться и весной, и летом. Стояла весна. Каштаны в цвету, природа ликует. Девушке надо было продержаться совсем чуть-чуть. Но вместо этого она взяла шприц, наполнила его воздухом и... Она знала, куда колоть, чтобы все было «наверняка». Я подумала: «Отец Небесный, помоги нам грешным. Эта девушка использовала инструмент, поддерживающий жизнь, для того чтобы покончить со своей собственной». Она написала в предсмертной записке: «Мои родители работали долго и упорно, чтобы я могла поступить в Гарвард, Я их подвела. Мама, папа, Люсинда, Луи, ваша старшая сестра любит вас сильнее всего на свете». Я закрываю глаза и вижу перед собой ее спокойное лицо, ее посиневшую кожу, роскошную копну черных волос, вижу безупречный порядок в комнате, где отдельной стопкой сложены книги с пометкой «вернуть в библиотеку». У девочки из нашей команды, которая столкнулась с таким впервые, началась истерика. Я не знала, как на все это реагировать.

Были и случаи автокатастроф, но все они, как правило, заканчивались без серьезных последствий.

За три года я столкнулась только с одним летальным исходом. Старый профессор права, которому было за восемьдесят, умер во время лекции. Студенты шутили, что он умер от скуки. Я посчитала эти шутки жестокими и неуместными. Конечно, это не трагедия, когда умирает старый человек, но и не повод для шуток. Миссис Сассинелли однажды сказала, что у католиков принято молиться Святой Деве, чтобы она даровала мирную смерть. Тетерь я поняла истинный смысл этой просьбы. Если! смерть настигает тебя за любимым занятием, это можно считать) благословением.

Благословением было и то, что в Кембридже была община мормонов. Там были прекрасные парни и девушки, очень мне симпатичные, но все же это было не так, как дома. В любом случае я не хотела ограничиваться общением только с мормонам».

У меня были и другие друзья.

Именно поэтому я выбрала Бостон, хотя могла рассчитывать на стипендию и в университете Чикаго, и в Бригхем Янге. Я чувствовала себя увереннее, зная, что Клэр неподалеку. Она была в Нью-Йорке. Серена решила тоже поступать в Бостонскую консерваторию на факультет искусствоведения.

И Мико был здесь. В медицинском институте.

Мы остались друзьями. Я надеялась... Он был для меня как большой брат, водил меня на рынок, пару раз в месяц мы выбирались вместе пообедать, обычно в суши-баре. Он стал для меня очень близким другом, человеком, которому я готова была рассказать все. После окончания первого курса я даже уезжала с ним и Сереной на несколько недель на Кейп. Позже Серена сказала, что достаточно было одного взгляда на нас, чтобы все понять, но Мико до меня даже пальцем не дотронулся.

Он был без ума от Дианы.

Мико познакомился с парнем, с которым я встречалась. Его звали Эрик Локк. Он учился на экономическом факультете. Мико назвал Эрика головой при костюме. Я же сказала, что считаю его Диану Ламберт телом, приставленным к голове. Конечно, такие разговоры не стоило принимать всерьез. Папа называл это «игрой в открытую».

Случались вечера, когда ни Эрика, ни Дианы не было. Тогда мы с Мико сидели вместе и болтали. Однажды мы проболтали так до самого рассвета, наблюдая, как бурлит вода между скалами. У нас никогда не было настоящего свидания. Но позже стало ясно, что в хижине возле ручья Дракона произошло что-то важное. Нам не требовались слова, чтобы понять это. И это важное росло и ширилось в наших сердцах. Мы даже за руки не держались, но ощущали себя единым целым. Однажды поздно вечером Мико начал бросать в мое окно камушки. Когда я спустилась, он сказал:

– Мне вдруг очень захотелось домой, поэтому я решил, что мне не помешает поговорить с «девчонкой из соседнего дома». И мы снова проговорили всю ночь, пока небо не подернулось серой дымкой. Мы говорили о том, что грядет интернатура. Он хотел отправиться на Северо-Западное побережье, в Вашингтон или в Орегон.

– Только представь себе перелет в далекое место, где твоей помощи ждут дети, и именно от тебя зависит их спасение, их своевременная госпитализация. Это было бы здорово. Я знаю, что лечение ангины или избавление человека от боли в спине только кажется легким делом.

Я понимала, о чем он говорит, потому что полностью разделяла его взгляды.

Мико рассказал мне о том, что провел половину жизни неподалеку от Бостона, поэтому хотел увидеть другое побережье океана. И это тоже я могла понять. После таких длинных ночей я обычно просыпалась с головной болью, ощущая себя так, будто меня огрели по голове бейсбольной битой. Но моя успеваемость от этого не страдала.

Следующей весной он получил распределение в клинику Харборвью, которую выбрал сам. Мне он сообщил об этом первой. Я была очень счастлива за Мико, но при этом ощущала себя самой несчастной, потому что год, который мне оставался до окончания вуза, я проведу без него.

Я прочла себе штук сто лекций, убеждая себя в том, что я, Ронни Свои, не должна переживать по поводу таких вещей. «Ты ведь все равно никуда не ходишь, ни с кем не гуляешь, – говорила я себе. – Все закончилось отлично и лучшего друга тебе не найти». Но тут же в голову мне закрадывалась мысль о том, что я могла бы подать документы в Вашингтонский медицинский институт. Раньше я не рассматривала такой вариант, считая, что должна отправиться в Йелль. Йелль! Да бросьте! Мико и Ронни – просто друзья. Ну, не совсем друзья. Никто из нас не стал поддаваться искушению, никто не стал потакать своим чувствам – мы решительно их отмели по миллиону разных причин. Затем однажды вечером Мико крикнул, чтобы я открыла окно в комнате.