Его беспокоило здоровье матери. Когда же Мария Ильинична упрекнула его в «негостеприимстве», он ответил: «Насчет моего “ужасного негостеприимства” я буду с тобой спорить… Поездка сюда – вещь довольно хлопотливая и малоприятная»389. Из письма в письмо он повторяет свои доводы, пока в июне Мария Александровна и Мария Ильинична не уезжают за границу.

Насчет того, что устроился он вполне сносно, Владимир Ильич не преувеличивал. По рекомендации волостного писаря поселился он у крестьянина Аполлона Зырянова. Первые дни жил с хозяевами в общей комнате, а потом выделили ему маленькую отдельную, куда вошли кровать, стол, угловик и – еле-еле – четыре стула. И все горизонтальные поверхности, кроме кровати, тут же заняли привезенные книги и бумаги.

Именно о книгах – его главная забота. «Меня удивляет, – запрашивает он мать в первом же письме из Шушенского, – что ты не пишешь ни слова о посылке мне остальных книг. Жаль, если они еще не посланы». Он отправляет дополнительный список газет и журналов, необходимых для продолжения той большой работы о рынках, которую начал в тюрьме. А узнав, что книги посланы на красноярский адрес, сожалеет: «Я думал, что они уже в пути. Надо бы узнать теперь, когда они придут в Красноярск. Пожалуй, не раньше конца лета!»390

Ну а пока надо было обустраиваться. «Кушал он часто с нами, – рассказывал Зырянов, – по-крестьянски, из общего котла, пускался в разговоры, всегда заразительно, громко смеялся. Уж очень задушевный был человек Владимир Ильич, веселый»391.

«Владимир Ильич за свое “жалованье” – восьмирублевое пособие – имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья, – рассказывала Крупская, – и то считалось, что дорого платит. Правда, обед и ужин был простоват – одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест – покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь»392.

«Полный пансион» у Зырянова избавлял от многих бытовых хлопот. «Столичные привычки давно пора бросить: здесь они совсем не к месту и надо привыкать к местным, – заметил Владимир Ильич в одном из писем матери. – Я уже привык, кажется, достаточно, только вот насчет закупок все еще рассуждаю иногда по-питерски: стоит, дескать, зайти в лавку и взять…»393

Шушенское было довольно большим селом – 257 дворов с 1382 жителями. Здесь находилось волостное правление, одна церковь, четыре купеческие лавки, два кабака и одна начальная школа на 30 учеников с одним учителем. К нему поначалу и стал присматриваться Владимир Ильич, «пробовал завести знакомство с учителем, – вспоминает Крупская, – но ничего не вышло. Учитель тянул к местной аристократии: попу, паре лавочников. Дулись они в карты и выпивали. К общественным вопросам интереса у учителя никакого не было»394.

Напрашивались на знакомство местные евреи – лавочники Матовы, тоже претендовавшие на «интеллигентность». Но, как писала Крупская, к ним Владимир Ильич питал «особенную антипатию за их навязчивость»395. С другим лавочником – Иоанникием Заверткиным отношения сложились более приятельские. Ульянов часто заходил к нему за чернилами и прочей канцелярской мелочью, а иногда помогал вести бухгалтерские книги 396.

А вот с волостным писарем Степаном Журавлевым он просто подружился. «Владимир Ильич, – рассказывает Крупская, – говорил про него, что он по природе революционер, протестант. Журавлев смело выступал против богатеев, не мирился ни с какой несправедливостью. Он все куда-то уезжал и скоро помер от чахотки»397.

Подружился Ульянов и с двумя шушенскими ссыльными рабочими. Один из них, приехавший позднее, – путиловский рабочий, финн Оскар Энгберг. Второй – поляк, лодзинский шляпочник Ян Проминский, отбывавший ссылку с женой и пятью детьми. Втроем они и составили, как шутил Владимир Ильич, «маленький Интернационал». И уже очень скоро в его письмах к родным появляются просьбы: «Детям Проминского нечего читать. Я даже думал такую вещь сделать: выписать себе “Ниву”. Для ребят Проминского это было бы очень весело (картинки еженедельно), а для меня – полное собрание сочинений Тургенева, обещанное “Нивой” в премию, в 12 томах. И все сие за семь рублей с пересылкой!»398

В первые же дни знакомится он и с местными охотниками И.О. Ермолаевым и П.Т. Строгоновым, которые стали брать его на дальнюю охоту. Стрелял он с ними зайцев, уток, тетеревов, а уж охотничьих баек наслушался – и про медведей, и про оленей, и даже про диких коз в горах. На мелкую дичь в ближних местах нередко выбирался с кем-либо из новых друзей. «Ходим большей частью, – пишет Владимир Ильич матери, – вместе с Проминским; беру хозяйскую собаку, которую я приучил ходить с собой и которая имеет некоторые (небольшие, правда) охотничьи способности. Завел себе свою собаку – взял щенка у одного здешнего знакомого и надеюсь к будущему лету вырастить и воспитать его: не знаю только, хороша ли выйдет собака, будет ли чутье. Распознавать это я не умею…»399

Вот так и потекли день за днем, день за днем, отсчитывая установленный высочайшим повелением срок. Наиболее болезненный период адаптации прошел довольно быстро. «Я в первое время своей ссылки, – писал позднее Владимир Ильич младшей сестре, – решил даже не брать в руки карт Европейской России и Европы: такая, бывало, горечь возьмет, когда развернешь эти карты и начнешь рассматривать на них разные черные точки. Ну, а теперь ничего, обтерпелся»400.

Уже 17 августа 1897 года он сообщает матери: «Про себя писать, право, нечего. Потому и письма коротки, что жизнь слишком однообразна: всю внешнюю обстановку я уже описал; с внутренней же стороны день ото дня отличается только тем, что сегодня читаешь одну книгу, завтра – другую; сегодня идешь гулять направо из села, завтра – налево; сегодня пишешь одну работу, завтра – другую. Здоров я, конечно, вполне»401.

И когда в конце сентября Владимир Ильич приезжает на несколько дней в Тесинское, то на фоне хворавшего и ужасно нервничавшего Глеба Кржижановского он смотрелся просто великолепно. «Здесь тоже, – пишет Владимир Ильич матери, – все нашли, что я растолстел за лето, загорел и высмотрю совсем сибиряком. Вот что значит охота и деревенская жизнь! Сразу все питерские болести побоку!»402

Где-то с началом зимы Аполлон Долмантьевич Зырянов стал замечать, что жилец его загрустил, «разговаривать стал мало, не шутил и смеяться перестал»403. Прошедшим летом, в июле, к Василию Старкову приехала сестра Кржижановского Антонина. 30 июля они сыграли свадьбу, и Владимир Ильич был на ней шафером. В конце лета к Анатолию Ванееву приехала Доминика Труховская, ходившая к нему как «невеста» еще в предварилку. К Михаилу Сильвину в Тасеевское собиралась его невеста Ольга Александровна Папперек. Из Питера приходили вести о счастливой семейной жизни Струве. После драматического разрыва с Калмыковой он 1 мая 1897 года женился на Нине Герд404. На ее подруге Лиде Давыдовой женился Туган…