И они пошли. Медленно пошагали кругом луговины, держась за руки, поглядывая искоса друг на друга, и было им хорошо.

* * *

Дана, переодевшись в рваную рубаху, нацепив поверху поневу, изгвазданную донельзя, укутав пышные волосы платком с прожогами от искр, осторожно вышла на окраину Альдейги. Впрочем, что околица, что центр – пожар все уравнял. Был город, стала пустошь.

Девушка взошла на холмик, где раньше стояла изба дядьки Урхо, и осмотрелась. Свеи крепили оборону – по размашистой дуге копали ямы и рвы, насыпали валы, таскали на верх тех валов сучковатые стволы елей или плели по два тына зараз, засыпая промежутки землею. Эта внешняя укрепленная линия защищала подходы к линии внутренней, обводившей то место, где раньше был торг. А в середке стояла айдельгьюборгская крепость. «Готовятся свеи!» – подумала Дана и пошла потихоньку, сутулясь и шаркая ногами в старых лаптях, изо всех сил изображая побирушку. В холщовой суме, перекинутой через плечо, девушка несла тяжелый горшок с наглухо запечатанной крышкой.

Хускарлы, голые по пояс, лоснящиеся от пота, только на миг отрывались от порученного им дела, взглядывали на нищенку, похохатывая и перебрасываясь шуточками, и снова вгрызались в землю лопатами, ломами, кирками. Дана брела вдоль линии укреплений, высматривая слабые места, а чтобы отвадить от себя похотливых самцов, хромала и пускала слюну с выпяченной губы – ни один хускарл не польстился на такую «красотку».

Острый, внимательный взгляд Даны отмечал все – настроение воинов (подавленное), разногласия между ледунгом и викингом (нешуточные). И вдруг она увидела своих. Дана пригляделась. Нет, ошибки быть не могло – ухватившись за ручки колоды-трамбовки, уминали глину карелы. И среди них… Райво!

– Д-д-д… дайте х-х-х… хлебушка! – старательно выговорила Дана фразочку, переводя на корявый свейский и довольно убедительно заикаясь. – Т-т-т… третий д-день не емши!

Райво вздрогнул, узнавая голос, но не видя знакомого лица. Отряхнув руки, он сошел с вала и подошел ближе.

– Кто ты? – спросил Райво по-русски.

– Неужто не признал? – усмехнулась Дана, «забыв» про заикание.

– Ты?! – вытаращился Райво. – Что ты здесь делаешь?

– А что здесь делаешь ты? – резко сказала Дана. – Год назад ты клялся мне в любви, а теперь? Верно служишь свейским собакам?

Райво побледнел и сжал кулаки.

– Ударить хочешь? – ласково спросила Дана. – Бей! Что мне терять? Моего деда повесили свеи, и еще у многих наших братьев и сестер они отобрали добро и сами жизни. И ты пошел в помощники этим ненасытным хорькам? Кто же ты тогда?

– Замолчи! – зашипел Райво. Оглянувшись, он сунул Дане горбушку хлеба, намазанную салом. – На… Грызи и слушай! Нас пригнали сюда, а старейшин рода свеи держат в заложниках. И если мы обратим оружие против свеев, старейшин убьют.

– Ты считаешь, – тихо сказала девушка, – что старцы будут благодарны вам за сохраненные жизни? Сохраненные ценой подлого предательства?

– Иди ты, знаешь куда? – нагрубил Райво. – Нашлась тоже… А что мне, по-твоему, делать?

– Помочь нам! – твердо сказала Дана.

– Кому – нам?

– Варягам! Конунгу гардскому и всем, кто с ним. Арабы, вон, и те с нами!

Райво напрягся.

– Говори! – сказал он глухо.

Дана кивнула.

– Какая у свеев главная беда, смекаешь? – спросила она.

– Лодий у них нехватка! – ухмыльнулся Райво. – Эйрик давно бы сбежал, но кто он без гриди? Если он бросит своих, от него отвернутся все, и помирать тогда Эйрику в нищете и позоре.

– Свеи отобрали корабли у арабов… – напомнила Дана.

– Этого не хватит даже на половину войска! Но свеи строят новые лодьи…

– С этого места – подробнее!

Райво почесал в затылке и продолжил:

– Сколотили три лодьи, большие – каждая на две сотни человек! Они уже почти готовы, эти лодьи, осталось только мачты поставить. Скорость у них будет невелика, да и делали их тяп-ляп, но свеям лишь бы до родных берегов добраться! А вчера еще шесть лодий заложили…

– Эй! – раздался грубый голос. – Что стоим? Почему не работаем?

Дана глянула из-под платка на подошедшего свея, по виду – не последнего в строю.

– Да вот, – зачастил Райво с ноткой угодливости в голосе, – встретил тут одну из нашего рода. Уродина страшная и тямом скорбна, а все ж жалко!

– Заканчивай! – проворчал свей и отошел, косолапя.

– Уродина я, значит? – улыбнулась Дана.

Райво побурел.

– Да я ж… – затрепыхался он.

– Понимаю, понимаю! – остановила его девушка. – Эти лодьи… Сможешь их пожечь?

Райво не испугался, задумался только.

– Не знаю даже… – протянул он. – Там такая охрана. С огнем меня и близко не подпустят!

– А ты не с огнем придешь! – Дана сняла с плеча суму и сказала тихо: – Тут у меня горшок, а в том горшке зелье особое, горючая смесь… Там «земляное масло», сера, смола и деготь, и… и еще что-то… какой-то фосфор…

– Фос… Как-как? – не понял ее Райво.

– Неважно! Главное, зелье это поджигать не нужно, оно само загорается, если разбить горшок или выплеснуть содержимое.

– Само?! – изумился Райво.

– Да! Плеснешь на лодью зелье – и готово. Заполыхает так, что любо-дорого! Ну, как, берешься?

– Дана, – сказал Райво нежно. – Берусь, конечно. И даже не для Хакона конунга, а тебя ради. Давай свой горшок…

Свеи начали оглядываться на заболтавшуюся парочку, и самый бдительный – то ли Свен, то ли Сван – направился к ним.

– Уходи! – бросил Райво и живенько перепрятал горшок с зажигательной смесью, сунув его в ров и присыпав землицей.

Дана поспешно похромала к лесу. Сван потоптался, раздумывая, бежать за убогой или не стоит, и решил не тратить зря сил.

Тем же вечером, когда по всему берегу зажглись костры и от котлов с кашей потянуло сытным запахом, Райво решился. Карелы сидели отдельно от хускарлов, у своего костра. Доев порцию и не почувствовав вкуса, Райво собрал у родичей пустые горшки, поставил их на тот, что был полон зелья, и понес к реке.

Путь его лежал как раз между двух новеньких лодий, сверкавших желтизной тесаного дерева, и бдительная стража встрепенулась было, глянула грозно.

– Да мне сполоснуть… – буркнул Райво, демонстрируя посуду, и стражники расслабились. Ничего огнеопасного? Проходи!

Лодьи лежали на боку, так, что один из бортов был человеку по пояс. Райво не сразу, но содрал кожаную крышку, плотно закупоривавшую сосуд, покачнулся, якобы удерживая падавшие горшки, и горючая смесь выплеснулась на грубо оструганные доски палубы. Оставалось еще полгоршка.