Вот такой разговор состоялся у нас с Умной Эльзой, бойцом невидимого фронта. А сколько их сегодня по всему миру – бесстрашных, упорных в достижении цели, самозабвенных! По самым скромным подсчетам Редингота, их тьмы, и тьмы, и тьмы. Благодаря героическому труду строителей человечество, может быть, и увидит на сей раз Абсолютно Правильную Окружность из спичек во всей ее первозданной красе! И тогда мертвечане с понятной им самим гордостью смогут сказать: это мы стояли у истоков самой смелой из всех человеческих идей. И золотыми буквами впишут тогда удаленный от всего на свете город Змбрафль в историю Земли. Запись будет простой, но емкой: Город Мертвых – Колыбель Человечества.

Анна Ляйхе,

соб. корр. газеты «Смерть Красна»

Между прочим, читая тошнотворный этот материал в перерывах между звонками, Редингот всякий раз смахивал с глаз непрошеные (во всяком случае, им не прошенные!) слезы.

– Смотрите-ка, – говорил он растроганно Сын Бернару, – как топорно написано! Хуже просто не бывает… Но обратите внимание, до чего невинна рука, создавшая это убожество! Какой дремучей искренностью веет от каждой строки! Какая омерзительная проникновенность сквозит за немудреными мыслями автора! Поистине, пока живут в этом городе подобные Анне Ляйхе, я спокоен за судьбу Окружности.

Что касается Сын Бернара, то он не был знаком с приемами анализа публицистического текста, поэтому от прочитанного его просто мутило. Впрочем, не зная, как Редингот на самом деле относится к шедевру, Сын Бернар на всякий случай делал вид, что мутит его от пресыщенности жизнью.

– Вас от пресыщенности жизнью, что ли, мутит? – интересовался наблюдательный Редингот.

– От нее, от нее проклятой! – бабьим голосом всякий раз отвечал Сын Бернар, шальной пулей вылетая за дверь.

А к концу недели Редингот уже принимал первых ходоков. У них не было имен. Они приходили издалека и рассчитывались по порядку номеров, чтобы к ним было как обращаться.

Так, по порядку номеров, Редингот и стал называть их, поручив Сын Бернару вести «Журнал поступления ходоков». Между тем ходоков становилось все больше и больше – скоро Редингот уже не успевал лично встречать каждого на пороге музея: Сын Бернар собирал приходивших в помещении музейной раздевалки, которую стали называть отстойником, но регистрировать всех не успевал.

– Сколько сегодня в отстойнике? – спрашивал Редингот и получал в ответ что-нибудь вроде: «Штук сорок-пятьдесят, я еще не считал!» или «Тридцать три ходока с ходоком», или «Ходок на ходоке и ходоком погоняет» и так разнообразно далее.

Кстати, типичной для ходоков особенностью было то, что они никогда не сидели и даже не стояли на месте: ходоки пребывали в беспрерывном движении. Даже попадая в отстойник, они продолжали автоматически двигаться, поэтому сосчитать их и там не было никакой возможности. Ходоки вели себя, как мальки в аквариуме: беспрестанно снуя туда-сюда, они менялись местами и только сбивали наблюдателя (Сын Бернара) с толку.

– Смирно, ходоки! – командовал Сын Бернар время от времени, но ходоки не слушались и продолжали сновать, как сновали. Вздохнув, Сын Бернар отлавливал первого попавшегося и доставлял к Рединготу. Редингот на десять минут отключал телефон и «входил в положение» ходока, который, как угорелый мечась по штабу, вел неспешный рассказ о своем житье-бытье.

Разные были они, ходоки. Разные думы думали, разными заботами делились, разные вопросы ставили… Но все желали понять, что ж это за штука-то такая – Абсолютно Правильная Окружность из спичек, какой в ней смысл?

Редингот отвечал честно, во всех подробностях рассказывая всем и каждому, что Абсолютно Правильная Окружность из спичек есть самая великая и бескорыстная из идей человечества, что смысла в ней нет никакого, что строить ее, в сущности, незачем, но строить надо, ибо ничего уж тут не поделаешь. Спокойно слушали его ходоки, меряя неторопливыми шагами пространство штаба и крепким мужицким умом своим пытаясь обнять грандиозность замысла. Чуяло, чуяло сердце их великую правду в словах Редингота. И пусть не каждый из них, уходя, уносил в сердце своем веру в завтрашний день, но светлым и безоблачным казался им день сегодняшний, и луч истины согревал их заскорузлые души.

– Замечательно интересные типы! – делился Редингот впечатлениями с Сын Бернаром. – Иногда такие вопросы ставят – просто в самую сердцевину вещей! Отличная это для меня школа.

– У Вас ведь уже есть одно образование, юридическое! – вслух удивлялся Сын Бернар.

– А такого образования, как «знаток человеческих душ», – нет, – признался как-то однажды Редингот. – В дипломе моем всего-то и написано что «Юра».

– Вас Юра зовут? – обрадовался Сын Бернар, которому не нравилось имя Редингот, а имя Юра нравилось с детства.

В ответ на этот глупый вопрос Редингот только покачал головой, а больше ничем не покачал:

– «Юра» – это международное обозначение правоведения.

– Извините, – смутился Сын Бернар. – Редингот тоже красиво звучит.

– Жаль, что как «знатоку человеческих душ» мне не выдадут диплома. Было бы забавно предъявлять его широкой общественности… Отловите мне еще кого-нибудь в отстойнике прямо сейчас. Ich habe Lust zu[11] поговорить с парой-тройкой других ходоков прямо сейчас: хорошие они мужики, за ними правда!

– Ходок номер двести один, – уже через несколько минут отрекомендовывался Рединготу совсем худосочный старичок в старомодном ветхом шушуне.

– Кого-то Вы мне напоминаете в своем старомодном ветхом шушуне, – задумался Редингот.

– Понятно кого! – рассмеялся начитанный ходок. – Мать Сергея Есенина, вот кого!

– Ах, да… – вспомнил Редингот. – Ну, конечно! Вы не присядете?

Вопрос оскорбил ходока.

– Я ходок! – гордо крикнул он. – И отец мой ходоком был! И дети ходоками будут. – После этого он заходил по штабу, как никто до него не ходил. Редингот вздохнул и шепнул Сын Бернару: «Больше не ловите мне таких резвых, ладно? Выбирайте каких пожирнее».

– Ну, ходок… – обратился он тут же в ту сторону, где только что видел ходока. – Как дела-то?

Похоже, ответ на этот вопрос у ходока был заранее готов:

– Да как дела… дела как сажа бела! – отозвался он уже из другого конца штаба.

– То есть? – призвал ходока к порядку Редингот.

Ходок вынужден был задуматься и ответить как положено:

– Нормально дела, спасибо.

– Чайку не выпьете? – спросил Редингот безнадежно.

– Да я ненадолго, – прослезился ходок.

– Я знаю, – с грустью заметил Редингот и патриархально поощрил ходока к разговору: – …Ну, ходок, какие заботушки?

– Одна у меня заботушка, – охотно подхватил ходок и неожиданно грубо закончил: – Сынок спятил.