Лавки нигде не было.

Он пошел наугад к границе этого странного квартала и вдруг опять вышел, через пять-семь минут, к памятнику Колумбу.

Старик стоял на том же месте, что вчера, в той же кепке, только вместо вязаной кофты на старике был его пиджак, английский пиджак, оставленный утром в проклятой лавке. Трубка сеяла искры в ярко-синий вечерний воздух, седые кудри, торчавшие из-под кепки, сверкали под светом фонарей на бульваре.

Где-то я видел этого старика раньше, подумал он, не вчера, а гораздо раньше, не здесь… Вспоминать было некогда.

Уже почти понимая, что все бесполезно, он подошел, заглянул в лицо старика, похлопал себя по лацкану куртки:

– Алемано. – И добавил: – Ола, чико.

Старик смотрел на памятник.

– Колон, – сказал старик. Потом перевел взгляд на него и отрицательно покачал головой:

– Но. Ту Пепе. Йо алемано. – И ткнул себя большим пальцем в твид пиджака.

* * *

Из невероятно, невыносимо грязного вагона, примерно равного по этому качеству межобластному Казань – Йошкар-Ола, он вышел в сумерках. Городишко, по его расчетам, сделанным с помощью туристской карты, был уже у самой границы.

Все те же двух-трехэтажные дома, гаражи, лакированные двери к улице, машины сплошным рядом у тротуаров… Он побрел без особой цели от станции, рассчитывая выйти к здешнему центру. Зайти в какой-нибудь бар, попробовать разговориться, предложить все оставшиеся деньги, часы – настоящие, хорошие “Seiko”, купленные из первых гонораров, золотую цепочку, перевесив крестик на шнурок… Оставить только на дешевейший билет до Парижа, проклятого, недосягаемого города. О контрабандистах на этой границе у него были сведения только из древней комедии с Фернанделем. Вероятней всего, что теперь, в их единой Европе, контрабандистов вообще нет, но другой возможности придумать не мог…

Никакого центра не оказалось. Вместо этого через десять минут ходу все по той же широкой, прямой и абсолютно безлюдной улице, ровно текущей черным асфальтом среди темных машин и домов с закрытыми ставнями, между планок которых пробивался слабый свет, он вышел к грязному пустырю. За пустырем стоял непроглядно темный лес, круто забиравший в гору. На вершине горы из лесу торчала, черным силуэтом туры на почти черном небе, башня.

Он оглянулся. Редкая цепочка фонарей спускалась по пройденной им улице до самого вокзала. Далеко слева – там, видно, и остался центр – мигали несколько разноцветных вывесок, среди которых выделялась огромная зеленая «7 Up». Ничего гаже этого напитка он в своей жизни не пробовал… Справа улица завершалась высокой каменной стеной с мощными, но ажурно кованными воротами, в стиле ар-деко. Он двинулся обратно по правому тротуару, у ворот остановился, заглянул…

За воротами был запущенный, колючий, мало отличающийся от недалекого пустыря сад, двор с кустами и толстыми, кривыми деревьями. Среди кустов поднималась к стоящему в глубине дому широкая каменная лестница с обрушенными ступенями, рядом, неярко освещенный фонарем, стоявшим на противоположном тротуаре, был не совсем дом, а скорее маленький дворец. Облупленные тонкие колонны поддерживали широкий навес над крыльцом-террасой, колонны стояли на спинах каменных львов с орлиными головами, а по всему краю крыши третьего этажа шла низкая балюстрада, столбики которой были так пузаты, что почти смыкались друг с другом. Ставен на окнах дома не было, но никакого света не падало из них, только желтое отражение повторялось в пяти высоких и узких черных стеклах.

Дворец был прекрасен, но выглядел настоящей руиной.

Как же я живу теперь, подумал он, если даже эта декорация к хоррору не может меня особенно удивить.

– Интересно мне, чего этот пидор здесь трется, – сказали позади него, не повышая голоса, но внятно.

В ту же секунду над краем каменной стены появилась широкогрудая, лобастая черная собака, вернее, хорошо очерченная тень собаки, и захрипела, нависая над ним. Ротвейлер, узнал он, если прыгнет – конец, это убийца…

А позади другой голос спокойно поддержал диалог:

– Ты что, Саша, не видишь, кто это? Куда ж ему деваться, как не сюда… Все по плану, Саша, все по плану…

Он оглянулся, сделал шаг к кабине огромного трейлера «вольво», стоявшего напротив ворот. Тут же дверца кабины распахнулась, и один за другим на землю спрыгнули старший научный сотрудник Кравцов, академики Плотников и Журавский. Все трое были, по обыкновению водителей колесящих по всему миру трейлеров, голы до пояса, и зрелище это внушало уважение: страшный рваный шрам на груди Кравцова, под правой ключицей, хорошо прочерченные, густо заросшие седым волосом мышцы Плотникова, баварский живот, отдавливающий вниз парусиновые штаны, и жирные бицепсы Журавского… Пес за спиной перестал хрипеть, он услышал тяжелый прыжок, треск раздвигающихся кустов – зверь передал его дежурной группе и ушел в глубь двора.

– Ну, что ж так у ворот топтаться? – спросил Плотников голосом хорошо воспитанного хозяина. – Входите, входите, очень вовремя вы поспели…

– Давай, – Кравцов хлопнул его по плечу, сунул руку дощечкой, даже почти обнял, – давай, старичок, посидим, примем понемножку… У нас там еще есть, Петрович?

Журавский досадливо пожал круглыми плечами:

– Вы, Саша, честное слово, меня прямо барменом назначили. Ну, думаю, найдем что-нибудь, а то вон на человеке с дороги лица нет.

Ворота открылись легко и беззвучно, они начали подниматься по лестнице, он впереди, остальные следом. Ротвейлер остался на нижней ступеньке, радостно дергая обрубком хвоста, изображая им виляние.

Наверху, на террасе, почти точно посередине между львами, их ждал высокий человек в светлом костюме. В полутьме он разобрал только, что человек был очень стар, руки и лицо его были темными не то от возраста, не то от загара, на голове была светлая, под костюм, шляпа с широкими опущенными полями.

– Прошу в дом, – сказал человек в белом, делая шаг в сторону, снимая шляпу и жестом приглашая его в темный проем настежь открытой двери. – А вас, господа, благодарю, можете пока спокойно отдыхать…

Он оглянулся на коллег. Секунду помешкав на ступеньках, они развернулись и потопали вниз. Первым шел Журавский… Вот они вышли за ворота, осторожно прикрыв их за собой, и, один за другим, полезли в просторную кабину…

– Прошу, прошу, – повторил белый господин и пошел впереди. Вдвоем они миновали абсолютно темное помещение, видимо холл, и двинулись в глубину дома. Он шел за колеблющимся впереди белым пятном.

– Осторожно, сударь, здесь порожек, а после три ступеньки вверх, – сказал хозяин, одновременно, судя по звуку, поворачивая где-то впереди ключ в замке.

Дверь распахнулась, они вошли в гостиную, и впервые за этот вечер он подумал: «Все же… странно. Может, правда, повредился я? Или так бывает? Что ж, к Князю тьмы меня Сашка Кравцов привел, что ли?»

Меньше всего удивляло его появление Сашки и остальных, он уж привык к их возникновению в самых разных местах, к меняющемуся, но всегда непотребному виду. А к крикам в голове своей давно не прислушивался. Но гостиная его поразила.