Стеф не знала, что звонила Чарли, – с чего бы ей врать? Не с чего. Она и не врала.

Стеф была в курсе, что Грэм провел часть ночи в шале Чарли, в постели с Чарли. В офисе, после скандала с компьютером, Грэм приказал Стеф подать английский завтрак ему и Чарли. Места для сомнений он не оставил. Так и заявил: «Завтрак подашь в постель Чарли. Мы там будем с ней вдвоем». Он буквально щеголял изменой перед женой.

И Чарли не была у него единственной, как не была и единственной, о которой знала Стеф. Еще была Недвижимая Сью. И множество других отдыхающих, если верить Стеф.

Врал ли Грэм насчет Стеф? Формально нет – он ведь признался, что спал с ней, и не один раз.

Еще как врал, ублюдок.

Он не только в глаза звал жену Псинкой – он и обращался с ней соответственно. Гнусно обращался. Неудивительно, что Стеф приняла Чарли в штыки. Тем не менее продолжает с ним жить и даже шутит на его счет, любовно так шутит. «Администратор из моего мужа не самый аккуратный». Почему она терпит его?

Он рассказал Чарли о белой полосе на теле Стеф, там, куда не попадает загар.

Что он рассказал Стеф о нюансах анатомии Чарли?

Несмотря на возмущение Чарли, он упорно звал ее сестру мисс Похудейка.

Факт за фактом, истина за горькой истиной всплывали из марева обиды и злости. Чарли знала, чего ждать дальше, пережила нечто подобное, после того как Саймон спихнул ее с коленей на вечеринке Селлерса и растворился в ночи. Похоже на землетрясение. Сначала взрыв сильнейшего шока, затем череда толчков послабее: вспоминаются другие причины для боли и унижения. Сотни, казалось бы, мелких эпизодов требуют пересмотра в свете нового события. Иногда на память приходят сразу несколько, и тебя будто расстреливают крохотными, но смертоносными пулями.

Лишь когда стихает шквал пуль и ослабевает сила толчков, появляется способность оценить всю картину разрушения. А когда все заканчивается, ты вновь обретаешь почву под ногами. Ты несчастен, но привык к страданию как к старому свитеру.

Чарли не любила Грэма. Какая любовь, ради всего святого, если даже во время секса с ним Чарли гнала мысли о Саймоне. Так что романом столетия ее отношения с Грэмом не назовешь. Если бы он позвонил ей и распрощался, она бы и глазом не моргнула. Ей не больно с ним расстаться – больно, что из нее сделали дуру. Чарли сгорала от унижения, особенно теперь, когда Стеф уже наверняка раскусила ее игру и, должно быть, покатывается со смеху на пару с мужем.

Слишком все похоже на ситуацию с Саймоном. Как это вышло, Чарли не могла взять в толк. Хотелось бы знать – всех женщин так унижают или только ей везет?

Грэм должен был бы заплатить за это, но если она что-то предпримет или скажет, он поймет, что задел ее. Отреагировать на унижение – значит его признать. Будь она проклята, думала Чарли, если доставит ему такое удовольствие. Ему или Стеф.

Все еще подпирая стену рядом с дверью в отдел, Чарли набрала номер Оливии. «Пожалуйста, пожалуйста, ответь», – твердила она про себя, пытаясь телепатировать просьбу сестре.

Лив не было дома. Она изменила приветствие на автоответчике. Чарли услышала, как и прежде: «Вы позвонили Оливии Зэйлер. Сейчас я не могу подойти к телефону, так что оставьте сообщение после сигнала». Но появилось и кое-что новое: «С особой радостью услышу сообщение от кого-нибудь, желающего принести мне свои глубочайшие извинения. На такие звонки отвечу непременно». Язвительный тон не умалял обнадеживающего смысла. Две слезы скатились по щекам, Чарли быстро вытерла их и заговорила после сигнала:

– Оставляю сообщение, которое ты хотела услышать. Я приношу глубочайшие извинения. Более чем глубочайшие. Я настоящая дура, круглая идиотка и заслуживаю, чтобы меня пропустили под килем. Хотя вряд ли такое наказание осталось… – Чарли оборвала себя, вдруг сообразив, что говорит в точности как Грэм. Именно так он шутил бы: неловко, пространно. – Позвони мне вечером, пожалуйста. Я снова в полном дерьме. Знаю, это так часто происходит, что уже потеряло новизну, но учти – если не спасешь меня, я брошусь под поезд. Ты сегодня свободна? Можешь прокатиться до Спиллинга? Прошу, прошу, приезжай. Ключ оставлю где обычно.

– Что за херь, сержант! – В коридоре нарисовался Гиббс.

Чарли развернулась к нему:

– Еще раз замечу, что ты подслушиваешь мои телефонные разговоры, – отрежу яйца столовым ножом! Усек?

– Я и не думал…

– И выражаться при мне не смей. И не смей командовать мной! Ясно?

Гиббс кивнул, побагровев до корней волос.

– Так-то. – Чарли сделала глубокий вдох. – Отлично. Ну, что по Хейворту?

– Тебе понравится. – Гиббс, похоже, в кои веки был рад услужить.

Чарли удивилась: она немало поставила бы на то, что Гиббс станет саботировать ее приказы. Не включить ли головомойки в рабочий график?

– Джульетта Хейворт сказала вам с Уотерхаусом правду. Беспутная мамаша организовала свой бизнес – секс по телефону; отец завязан с ультраправыми, есть старший брат, родители развелись, частная школа в Гиглсвике…

– А что с фамилией?

Гиббс кивнул:

– Потому мы и не могли на него ничего найти: он не был Робертом Хейвортом от рождения. Сменил фамилию.

– Когда?

– Тоже интересный факт. Через три недели после знакомства с Джульеттой в видеомагазине. Но я еще раз поговорил с ее родителями. – Они его всегда знали только как Роберта Хейворта. Та к он им представился.

– Значит, уже планировал сменить фамилию, яснее ясного. – И сделал это задолго до изнасилования Пруденс Келви. Есть что скрывать? Криминальное прошлое?

– Ни намека. Чист как младенец.

– А зачем тогда менять фамилию? – задумчиво произнесла Чарли. – Из любви к Брэнвеллу Бронте?

– Он вырос на Хейворт-роуд. Дом номер пятьдесят два. Сделал название улицы фамилией. Однако скрывать ему наверняка есть что.

– Очнулся бы, дьявол его побери, мы расспросили бы, – процедила Чарли.

– Может, очнется еще, сержант.

– Вряд ли. Эпилептические припадки не прекращаются. Каждый раз, когда я звоню в больницу, мне сообщают очередную плохую новость: мозжечковая грыжа, геморрагический некроз. На нормальном языке – он не жилец. – Чарли вздохнула. – Ты говоришь, сменил фамилию. Значит, назвали его Робертом?

– Ага. Родился девятого августа 1965 года. Роберт Артур Энгилли. Необычная фамилия, верно? Сержант! Что происхо…

Округлив глаза, Гиббс смотрел, как Чарли, сорвавшись с места, пулей вылетела из уголовного отдела. Кинуться за ней? Пару секунд спустя он решил, что надо. Не понравилось ему, какое сделалось лицо у Чарли. Белое как сама смерть. Точнее даже – перепуганное до смерти. Что он такого сказал? Или это с ним не связано? В конце телефонного разговора – Гиббс успел услышать – она жаловалась, что опять влипла.