Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Борис собственным глазам не верил: они снова сошлись. В таком месте, с учетом всех факторов… Полина теперь знала, что представляет собой этот клоун, и все равно улыбалась ему.
Раньше она такой не была. Хотелось подойти и сказать ей об этом, однако Борис слишком хорошо понимал, как нелепо выглядит такой поступок. Почти двухметровый, похожий на викинга спасатель толкнет речь, достойную бабки у подъезда. Про наркомана и проститутку. И не важно, какие слова он подберет, звучать будет все равно так.
Ему следовало вообще отстраниться, и он пытался – работал весь день без перерывов. Но работа не спасала, она теперь стала монотонной, занимала тело, оставляя разум в стороне. И разум не скучал, он рылся на полках памяти, подкидывая все новые и новые образы.
Полина, моложе, чем сейчас, чуть полнее, с широкой улыбкой и искрящимися глазами. Лето, поле подсолнухов. Небо светло-голубое, но темнеет – к сентябрю, к осени. Жужжат ленивые толстые шмели, суетятся пчелы. Цветы выше, чем она, Полина задирает голову, чтобы увидеть их. Пахнет медом. «Сфоткать тебя?» – «Нет, не надо, я буду смотреть, я хочу запомнить!» – «Кто в эпоху фотоаппаратов полагается на память?» – «Ты запомнишь это, вот увидишь!» Он тогда не поверил…
Синее море, на двоих, холодное, и они гуляют по пляжу в куртках. Полина что-то увлеченно рассказывает. Проглядывает солнце, и она вдруг скидывает куртку и ботинки, уходит в воду – в платье. Манит его за собой, и он, зная, что это глупо, все равно идет следом… Тоня бы сказала, что они простудятся. Но они в тот день не простудились, им было даже жарко… Они спугнули с пляжа пожилых туристов из Германии.
Маленькая квартирка, тесная, чужая. Но принадлежащая только им. Полина перебинтовывает ему руку и что-то рассказывает, хмурясь. Это был тяжелый день. Им не хочется страсти, они вдвоем сидят на подоконнике до рассвета и ни о чем не говорят.
Никто никогда не сможет любить тебя так, как я…
Верно сказала. Как в воду глядела.
– Я не помешаю?
Голос раздался неожиданно близко, Борис, утонувший в воспоминаниях, даже не заметил, как к нему подошли. Он вздрогнул, неловко дернулся, обрушил строительный мусор, который закреплял, и с недовольством посмотрел вверх. На краю ямы стоял отец Гавриил, раздобывший где-то шоколадное мороженое на палочке. Вот уж кто себя в перерывах не стеснял…
– Ты что здесь делаешь? – удивился Борис.
– Тебя искал. Мороженое хочешь?
– Нет.
– Оно и правильно, я бы все равно не дал.
– Разве Бог не велел делиться?
– А ты не страждущий, – рассудил отец Гавриил. – Побеседуем? Ты окопался здесь, как крот. Если ты не намерен завоевать эту территорию, я бы все же предпочел отойти.
Отойти действительно было лучше. Руины держались неплохо, но Борису они все равно не нравились. Тут сложно угадать, какая плита еще подержит, а какая скоро рассыплется. Поэтому он и посторонних к обвалу не пускал, и спасателям не разрешал шататься здесь по одному.
Они остановились в тени навеса для отдыха. Борис взял бутылку воды из переносного холодильника, полного подтаявшего льда.
– Так зачем я тебе понадобился?
– Две причины, – отозвался священник, явно наслаждавшийся мороженым. – Во-первых, меня попросили твои коллеги. Они считают, что ты стал даже злее, чем обычно, хотя раньше это казалось недостижимой высотой.
– Неженки хреновы…
– Ну а ты как хотел? Копаешь так, будто намерен пробраться к центру Земли, гневно сопишь, не отвечаешь на банальные приветствия.
– Я не слышал.
– То, что ты не слышал, не оправдание, а часть проблемы. Во-вторых, уже лично я наблюдал, как ты следишь за Полиной. Стоит ей появиться в зоне видимости – и все, глаз ты не спускаешь. А уж если рядом с ней кое-кто из телевизора, ты и вовсе начинаешь копытом бить. Нехорошо.
– И все эти многочисленные проблемы лечатся одной короткой фразой: это мое личное дело.
Борис прекрасно знал, что священник не проникнется и не отступит. Спасатель и сам не смог бы объяснить, зачем попытался спорить. Пожалуй, по инерции.
Отец Гавриил и правда не собирался уходить. Он только выглядел беззаботным, как будто собирался перекинуться парой слов со старым приятелем, пока не кончится мороженое. Если он решился на этот разговор, значит, действительно обеспокоен.
И Борис даже не мог сказать, что он неправ. Может, оно и к лучшему, что получится обсудить это с отцом Гавриилом? Воспоминания уже не походили на безобидную забаву, они оставляли после себя глухую боль в груди, с каждым разом все более ощутимую.
– Я говорил с Тоней, – обыденно сообщил отец Гавриил.
– Что?.. Зачем?!
– Не чужой человек все-таки, знакомы. Хотел узнать, как у нее дела. Она беспокоилась за тебя, жаловалась, что ты звонишь очень редко. Ты в курсе, что она общается с женами других спасателей? Она знает, что у них по-другому. По ним мужья скучают и звонят каждый день.
– И что же ты ответил ей на это? – сухо поинтересовался Борис.
– Правду сказал: что ты все-таки главный, очень занят, у тебя меньше свободного времени, чем у других.
– Ну и правильно сказал.
– Боря, я не буду прикрывать тебя вечно.
– А вечно и не понадобится. Между мной и Полиной даже сейчас ничего нет, а скоро мы и вовсе перестанем видеть друг друга. Не виделись же до этого столько лет!
– Дело не в Полине, – покачал головой священник. – Она как раз молодец.
– Молодец?! А ты видел, с кем она общается?
– Не с тобой – вот что главное. Еще раз: речь не о Полине. Речь о том, что ты совершенно не ценишь собственную жену. Тебе кажется, что это и не нужно, она всегда будет рядом. Ты об этом думаешь?
Думал он о цветущих полях и бесконечном звездном небе, о женщине, которая не боялась плавать в холодной воде… да и вообще ничего не боялась. Но священник этого не понял бы, и Борис лишь неопределенно пожал плечами.
– Это ошибка, которую допускают многие, – заметил отец Гавриил. – Тоня для тебя кто? Или что? Жена или вещь? Да она только и делает, что смотрит за домом и детьми. Но детей у вас трое – и это непросто. Она не даст тебе таких же ярких чувств и такого же взрыва страстей, как женщина вроде Полины. Но тебе это и не нужно.
– Ни фига ж себе, – присвистнул Борис. – Теперь так решается, что мне нужно?
– Можешь не верить мне сейчас, просто послушай и запомни, а потом