— Мне важно, что он матом не матерится, — поясняла Гудвину Зинаида. — И важно, что непьющий. Ты не знаешь, у него с этим… Ну… Все в ажуре?!

Это ее, как даму еще не растраченную, тоже весьма интересовало.

— С этим у Родиона даже лучше, чем с мозгами! — успокаивал ее Гудвин. — Я с ним лично в баню ходил! Ты слона в зоопарке видела?!

— Неужто?! — всплескивала Зинаида руками.

— Вот-вот! Помяни мои слова: как увидишь — так и окоченеешь!

— Скорей бы уж! — трепетала невеста.

Родиона готовили к семейной жизни постепенно. Обходчица Клавдия, прошедшая огонь и воду, была убеждена, что браки чаще прочего рассыпаются из-за незнания черт партнера. Особенно мелких черт. Мелкие-де черты после свадьбы вдруг становятся крупными и делают совместную жизнь нестерпимой. Таким образом, подрывается основа основ брака по расчету: «стерпится — слюбится».

— Мой четвертый, — делилась с нами Клавдия, — животных не любил. Мелочь вроде. Аллергия у него, вишь ты, была на кошек. А потом выяснилось, что у него к отряду животных и бабы примыкают. Как меня увидит, так и пятнами весь покрывается.

— И «петухи», — ввернул Гудвин. — Это законная вещь. У нас на зоне «петух» к отряду примкнул, так шнифера Сурикова чуть кондратий не унес.

Таким вот образом и решено было подселить к учителю истории бродячего кота. Двухнедельные экзамены Родион выдержал на «отлично». Мамай поправился, почти перестал ходить по нужде в коридор вагона и сделался совсем ручным. Лишь иногда его выводили из себя нудные нотации хозяина, подкрепляемые высказываниями великорусских князей.

— Ну?! — интересовалась Зинаида, поджидая Гудвина у вагона. — Скоро?!

— Обождать надо недельку! — хмурился Гудвин, брезгливо соскребая кошачий помет с ботинка.

— А это что? — кивала Зина на испачканный рельс.

— Что, что! — огрызался с досадой Гудвин. — Мамаев курган!

Наконец Зинаида была представлена будущему мужу. Родион своими интеллигентными манерами сразу разбудил в ней буйное платоническое чувство. И осада крепости началась.

— Что там о «внутренней цели»?! — повторила свой вопрос раскрасневшаяся с мороза Зинаида, надвигаясь на историка.

— Здравствуйте, Зинаида! — Родион с книгой попятился.

— И вам того же, Родион Викентьевич! — Она стремительно, будто делая хирургический надрез, расстегнула на куртке-аляске молнию.

— «Согласно Канту, — продолжил придушенным голосом Родион, — явления, не имеющие цели, которая могла бы быть представлена образно, не могут иметь и идеала!»

— А имеющие цель?! — придавила его Зинаида к стенке купе.

— «Единственным существом, согласно Канту, действующим по «внутренней цели», является человек!» — закрываясь книгой, взмолился историк.

— Ну давай! Давай! — заклокотала Зинаида, лихорадочно ощупывая брюки учителя. — Вот она, моя «внутренняя цель»!

Ее буйное платоническое чувство вышло из-под контроля и переросло в трепетное физическое влечение.

— Трахни меня! Трахни меня! Трахни!.. — страстно дышала, прильнув к историку всем своим необъятным телом, Зинаида.

Родион поднял обеими руками пудовый том «Философского энциклопедического словаря» и со всей силы опустил его на голову Зины. Та закатила глаза и села в проходе.

— Ну ты, Родиоша, извращенец! — Уронив перочинный нож, Гудвин восхищенно уставился на безумного педагога. — Много я видел способов, не скрою! Но чтоб так!..

Родион вырвался из купе и с воем помчался по коридору.

— Ничего, ничего, — утешала Клавдия рыдающую подругу. — Все образуется.

— Кто сказал, что он кошек любит?! — всхлипывала Зинаида. — Живодер!

Пользуясь тем, что все о нем решительно позабыли, Мамай вспрыгнул на стол и с урчанием взялся за копченую колбасу.

— Лёнь, а Лёнь?! — впервые назвал я Гудвина по имени. — Увези меня отсюда, Христа ради!

— Куда?! — удивился бродяга.

— В «Мюр и Мерилиз»!

Клавдия попросила нас выйти, чтобы не смущать огорченную подругу. На Зинаиду ни с того ни с сего напала икота.

— В «Метрополь»! — сказал я. — В «Асторию»!

В результате мы поехали на Сивцев Вражек. По вражку этому при царе Горохе протекала речка Сивка. Не исключаю, что ее Кефиров осушил. Кефиров с похмелья мог осушить все, что подлежало осушению. Служил он на Сивцевом Вражке дворником. Лопата и метла были его рудиментами. Кефиров, как и я, защитил кандидатский минимум, только по раннему творчеству Пауля Целана, австрийского поэта-модерниста, но метлу так до конца и не отбросил. Дворник-аспирант в Москве — явление столь же распространенное, как и взяточник-префект. Несмотря на свой социальный статус, Кефиров был сибаритом и белоручкой. При том же — пьяницей и, согласно его собственному определению, «идейным бичом». Его теория «бичизма» поражала стройной логикой и отдавала знанием жизни: «Бич обыкновенный, как вид фауны, низовой, так сказать, бич с его пресловутой свободой — грязный миф городского фольклора. Свобода его иллюзорна. Поиск ночлега, постоянное добывание хлеба насущного, жестокая борьба с конкурентами, грызунами, вшами и прочей нечистью оттирают его от желанной свободы, как толпа оттирала страждущего от прилавка в эпоху антиалкогольных перегибов. Истинный бич, неподдельный бич, так сказать, высшего полета — академик. Вот где синекура зарыта. Академики — элита бичей! Честь им и хвала!» Такова была, в общих чертах, цель жизни по Кефирову: высокооплачиваемая должность, не требующая никакого труда. «Но чтобы добиться ее, — утверждал тот же самый Кефиров, — необходимо такое сумасшедшее приложение усилий ценой лучших лет, что она, право, того не стоит». Так говорил Кефиров: «Нет под звездой ничего, заслуживающего усилий! Дайте мне точку опоры, и я на нее обопрусь!»

В дворницкой Кефирова превалировал строгий беспорядок. Все вещи, будь то лопата или книга, лежали и стояли сплошь не на своих местах.

— Неси его сюда! — распорядился Кефиров при виде Гудвина со мной на закорках. — Сажай! Прислони лучше!

— А где?! — спросил я, собираясь с мыслями.

— Везде! — отозвался Кефиров, прилично обождав продолжения. — Везде и в большом количестве!

— Это не «Метрополь», — определил я на глаз, обозрев полуподвальное помещение.

— Нет, — подтвердил дворник-аспирант. — Но и не пельменная.

Гудвин распечатал бутылку, и наступила долгая зимняя ночь.

С утра, открывши глаза, первым я увидал опять же Гудвина.

— На работу опаздываю! — пояснил он, разливая «огненную воду». — Скоро Новый год! А там и Рождество. Самая урожайная пора! Богомольцы ордой повалят!

— Какой год? — Я неуверенно взял стакан.

— Еще какой! — вклинился в беседу Кефиров. — С наступающим!