Монзуриан был самым южным из городов в Открытых Землях и ближе всего к Карнионе. Как и другие здешние города, он находился под патронатом промышленника, в данном случае – Палази Траудета из Фораннана. Он извлекал выгоду из добычи цветных камней (в чем конкурировал с Роуэном) и поставок корабельного леса. По крайней мере внешне город выглядел более укрепленным, чем Галвин. Помимо обычного для здешних поселений деревянного палисада, были возведены приземистые каменные башни. Но пуще стен, каменных и бревенчатых, охраняли Монзуриан и стражники на службе Траудета, и вооружившиеся для защиты города ремесленники. И у всякого желавшего пройти в ворота, ежели он показался этой страже подозрительным – а у кого из путешествующих по Открытым Землям не подозрительная рожа? – спрашивали документ, удостоверяющий личность. А у Перегрина такой документ имелся, а всех ему сопутствующих он объявил своими охранниками и слугами. Поэтому в Монзуриан их пропустили беспрепятственно. На вопрос о цели прибытия Перегрин не моргнув глазом сообщил, что приехал закупать поделочный камень, выказав в этой области немалые знания. Впоследствии он объяснил, что камни используются предсказателями. И не только хрусталь, как думает большинство людей. Поэтому каждый опытный спекулятор обязан разбираться в самоцветных камнях.

Итак, они проникли в Монзуриан и проехали по городу свободно и не прячась. В городе на них смотрели скорее одобрительно – если стража их пропустила, стало быть, не бандиты, а в случае нападения вооруженные люди будут здесь полезны.

Монзуриан казался не только более укрепленным, но и более оживленным, чем Галвин. Пожалуй что был и побольше размером. Если в тех поселениях, что вырастали при заводах и шахтах, жили почти исключительно мужчины, то сюда вольные рабочие привезли семьи.

Кружевница таращилась на женщин и детей на улице как на редкостную диковину. Здесь было не то что в Орешине, здесь они по домам не сидели – ходили в церковь или по лавкам. Был здесь и рынок. С рынком, предупредил Ингоз, придется познакомиться поближе. В здешней гостинице готовить не принято. Платишь деньги хозяину, и он забирает еду у лавочников. Или сам покупаешь на рынке. Никто по этому поводу не возмущался. Было дело, попировали в Орешине.

В гостинице Перегрин снял две комнаты. По нынешней погоде было приятно переночевать под крышей – впервые после выхода из монастыря, – в Орешине им ведь так и не удалось поспать. Ингоз, правда, бухтел, что вот, мол, нету здесь тех удобств, которые предлагают постояльцам карнионские гостиницы. И постели здесь приличной не увидишь – одни сенники, клопы табунами бегают, и щели в стенах такие, что дует, как на море в бурю, потому что даже паршивого коврика на стенах нет.

– Может, тебе еще и горячей воды в номер подать? – Голос Пандольфа не в силах был передать всю меру порочности такого рода требования.

– А что? Я не против. Я, знаешь ли, не из тех, кто умывается только тогда, когда в реку случайно свалится.

Приятно было бы и поесть как следует, а не то, что похитили или подстрелили.

Хлеба и сыра купили еще по пути в гостиницу. Пивом можно было-таки снабдиться на месте. А когда расположились, Ингоз побежал в город – прикупить чего посытнее, а заодно узнать у верных людей, что в мире делается.

И узнал. Только дела происходили не в миру, а, наоборот, в монастыре.

О том, что обитель Святой Евгении предательски захвачена, стало известно вот каким образом. Привратник, брат Форгал, при нападении был сочтен убитым и брошен без присмотра. Однако ж удар, нанесенный ему, оказался не смертельным. Монах пришел в себя и, воспользовавшись темнотой и суматохой, сумел выскользнуть за ворота и скрыться в лесу. Там он кое-как перевязал рану и, добредя до ближайшего поселения, сообщил о нападении. Оттуда весть долетела до Галвина (он был ближе всего), а дальше – по всем Открытым Землям.

Ингоз воротился в гостинцу, позабыв даже про исключительной нежности жареную свинину, которую он намеревался приобрести у одной вдовушки, что свидетельствовало если не о потрясении, то о сильнейшей озадаченности. Пандольф, услышав о произошедшем, чувства товарища в полной мере разделил. Нет, конечно, людишки в Открытых Землях попадались всякие, были и такие, что способны и на святую обитель покуситься. Те же беглые с рудников. Но они бы поперли прямо на стены, а стены там крепкие, так что, скорее всего, ничего бы у них не вышло. Водились и такие, что могли захватить монастырь хитростью – только зачем было это делать? Если голова варит – должны соображать, что не нужно трогать убежище. И, наконец, были такие, которых отец Джеремия, человек опытный и не склонный к излишней доверчивости, сам впустил бы внутрь – только они, эти люди, сейчас сидели в этой гостинице.

А если не все они, то кто?

– Брат Форгал запомнил имя того сукина сына, что пырнул его ножом, – сказал Ингоз. – Ивелин.

– Откуда он узнал?

– А он назвался, когда убежища просил. Врал наверняка, – мрачно заключил Ингоз. – С чего б ему настоящее имя называть?

– Может, и врал, – Пандольф впал в задумчивость, – а имечко я такое слышал. Давно. Не упомню уж, по какому случаю… Вроде Тримейн там поминался.

– Верно, – подтвердил Перегрин. – Ивелины – тримейнский дворянский род, не из самых первых в столице, правда. Но, как вы справедливо изволили заметить, юноша, о них давно ничего не было слышно. Я полагал, что последний из рода… как же его звали? Эберо Ивелин, да… умер, не оставив наследника, но, должно быть, ошибся.

Ему не ответили. Даже болтливый Ингоз притих. Сигварда, казалось, беседа нимало не занимала. И уж тем более – Кружевницу. Она по прибытии выпросила у Перегрина несколько листов бумаги, грифель и, примостившись у подоконника, где было несколько светлее, увлеченно что-то царапала.

Потом Пандольф хлопнул себя по лбу:

– Точно! Вспомнил я, где я слышал про Ивелинов… Хотя и не встречался с ними никогда. Это еще до того было, как я сюда перебрался… Я тогда в учениках ходил, можно сказать. А учителем моим был Дональд Гримстон, Косой Дон…

– Слышал про такого, – отозвался Ингоз.

– Вот. Он с молодых лет в Тримейне работал и часто про эти времена вспоминал. И как-то рассказывал – пришла к нам, на Дорогу то есть, одна девица. Сама, заметьте, нас нашла, никто не навел. Нужно ей было выбраться из Тримейна и на несколько месяцев укрытие. И вовсе не для того, для чего бы вы, похабники, подумали. Убить ее хотели. Эти самые Ивелины.

– Это что же, их много было? – удивился Ингоз.

– Двое. Брат и сестра. Наши-то сперва засомневались. Как-то не по правилам получалось. От властей ей ничего не угрожало, а в семейные дела мы не мешаемся. Но она предложила сделку. Вместо платы она выкладывает все, что знает об Ивелинах, а также их друзьях-приятелях при дворе. Прикиньте – пока они ее по всему Тримейну искали, чтоб прирезать, она у них же в дому служила и многое про них выведала. Тут наши восхитились прямо – на такую наглость и на Дороге не всякий осмелится. Хотели даже, чтоб она на нас работала. Только хворая она была, сердце с пороком или что-то там такое… Она и говорит: какая вам польза, если я в любой момент загнуться могу? И отпустили ее, когда из столицы вывезли, не стали удерживать. И даже, рассказывал Дональд, не в этой хвори было дело. «На старости лет признаться могу, – говорил, – боялся я ее. Сам не понимаю почему. Вроде и красивая девка, и молодая совсем, а что-то в ней такое было… как глянет, так будто под свинцовую плиту попал».