Но если честно, то вопрос о меню скорее риторический. Что ни проси, а мама всё равно приготовит то, что считает нужным. То, что, по её мнению, я должен любить. А я люблю жареную мойву. Что ж тут такого, спросите вы? А вот что. «Представь себе, — говорит мама, — что я прихожу в магазин за этой самой мойвой. (Тут она брезгливо морщится.) Учти при этом, что меня здесь знает каждая собака. (И даже дети этих собак, — про себя добавляю я.) И продавщица Нинка из рыбного отдела, сына которой я за уши вытащила из хулиганской компании, меня спросит: “Что это вы, Лариса Михайловна, мойву берёте? Никак кота себе завели?” Ну, и что я отвечу? Что сын в гости приезжает? Что люди скажут?! Дома у себя будешь покупать мойву! Там, где меня никто не знает». Я и покупаю.

Стою как-то в очереди за мойвой, а рядом Евгений Николаевич, сосед из моего дома. Вид у него, надо сказать, совсем непрезентабельный. Это если не принимать во внимание запах. Ещё и ноги у него замечательной кривизны. Не ходит, а перекатывается. Я, собственно, про его ноги и хотел рассказать. А до этого была преамбула.

Живёт в нашем же доме старушка. Древняя. Есть у неё прозвище — Катюша. Нет, это не имя. Имени её никто и не упомнит. А Катюшей её зовут потому, что во время войны была она водителем грузовика, на котором перевозила снаряды для «катюш». Ну, может, и не только для «катюш», и не только снаряды, а и патроны, но не звать же живого человека патроном. После войны она ещё долго крутила баранки разных грузовиков. Уставала на этой работе зверски. А с устатку-то и пристрастилась. Да ещё и муж попался точно такой же. В смысле и выпить не дурак, и шофёр с той же автобазы. Так они и жили втроём — Катюша, Колюня и зелёный змий вместо сына, а может, и дочки, которых им так и не случилось завести.

Долго ли, коротко, а попёрли их с автобазы всей семьёй. Сильно они не печалились, поскольку стаж уж выработали и пенсия какая-никакая им полагалась. Ну, а зелёный змий рассчитывал быть на иждивении. Катюша устроилась уборщицей на городском рынке, а супруг её свои факультативные занятия по распитию спиртных напитков превратил в ежедневные и даже круглосуточные. Потом у кого-то украл из гаража то ли лобовое стекло, то ли колёса к «жигулям», то ли и то, и другое — теперь уж точно не вспомнить. Вычислили его быстро, и дело дошло до суда. Катюша была возмущена поступком своего мужа. Потому как пропил он украденное вне дома.

На суд Колюня явился с перебинтованной головой, поскольку в ходе семейного следствия и в результате выяснения отношений Катюша отходила его будильником. Это был механический будильник старой советской закалки, не чета нынешним пластмассовым китайчатам. В пролетарской руке такие будильники, я извиняюсь за иностранное слово, конгруэнтны булыжникам. В плохо отапливаемый зал суда (дело было зимой) Катюша вошла с боевыми наградами, приколотыми к зимнему пальто с воротником из видавшей виды чернобурой лисы, которую она называла «лисабуркой». Колюню защищала яростно. Впрочем, её мало кто слушал. Колюне дали год или два с отбытием в колонии общего режима. Может, он и расстроился, даже наверняка расстроился, да только заметить этого ни жене, ни окружающим не удалось.

И стала Катюша жить одна. Может, месяц или два жила одна. А потом стал к ней захаживать сосед. Друг и собутыльник её Колюни. И вовсе не за тем, зачем вы подумали. Евгений Николаевич, а это был именно он, приходил с цветами. Он был отставной военный. Как и все отставные военные — положительный точно протон. Моложе Катюши лет на десять. Самой-то Катюше к тому времени пошёл седьмой десяток. Ходил-ходил, да и перешёл совсем. Да и чего там было переходить — только спуститься на лифте с десятого этажа на второй. Год, а то и два пролетел у влюблённых как один день. Тут-то Колюня возьми да и вернись из своего санатория в солнечной Удмуртии. И спросил у ясеня, где его любимая. Евгений Николаевич как раз в тот день был ясенем или тополем, или просто дровами, поскольку что-то там они с Катюшей отметили накануне, и он лежал без всяких чувств на осквернённом изменой супружеском ложе. Не говоря худого слова, Колюня сгрёб эти дрова и выкинул в окно. Хорошо, что этаж был второй, а то б проходить Колюне повторный курс санаторного лечения. Евгений Николаевич, однако, хоть и не убился, но ноги таки себе переломал и в гипс его укатали буквально по самое не балуйся.

Катюша с Колюней выхаживали его как собственного сына, если бы он у них был. У себя дома и выхаживали, чтоб с этажа на этаж не бегать. Как уж они у него прощения вымаливали — неизвестно. А только в милицию никаких заявлений не поступало. Через полгода или год Евгений Николаевич поправился настолько, что мог своими ногами-загогулинами доковылять до ближайшего ларька за бутылкой. А вот с деньгами на содержание зелёного змия в домашних условиях стало совсем туго. На семейном (а на каком же ещё?) совете было решено продать квартиру Евгения Николаевича и прописать его у Катюши с Колюней, а уж на выручку от этой сделки гульнуть так, чтобы соседям чертям тошно стало. Сказано — сделано. Вот уже второй год соседям тошно, как и планировалось. Вся троица и примкнувший к ним намертво зелёный змий живёт себе пропиваючи. На закуске, однако, экономят. Катюша уже не убирается на рынке, как раньше, а побирается. В конце дня сердобольные продавцы отдают ей мясные обрезки и кости. Иногда всё же и покупают что-то. Вот как Евгений Николаевич мойву. Может, он и думает что-то эдакое про меня, глядя, как и я покупаю вместе с ним эту маленькую и грустную рыбку. Может, и думает. Да только не говорит. А смотреть в глаза ему меня никто не заставляет. Да он и сам их отводит.

* * *

Утром в соседней лаборатории пили чай с персиковым вареньем. Я случайно зашёл, и меня усадили. Болтали о разном. Женщины обсуждали какие-то свои дела, а мы с их начальником Славой и аспирантом Димой просто пили чай с персиковым вареньем и кексом. Ни с того ни с сего на женской половине зашёл разговор о размерах бюста. У женщин так всё затейливо — только что о консервировании болгарских перцев и новой диете, а потом раз и… Нам-то что — мы как пили чай с вареньем, так и продолжаем его пить. Я вообще не понимаю, что тут обсуждать — или размер есть, или его нет. Третьего не дано. То есть если третий, то уже, конечно, можно поговорить, а о втором и первом… Соседский начальник вообще молчит как персиковое варенье. У него в подчинении его супруга работает. Ну, так получилось. А у неё с этим делом… Но человек она замечательный и специалист отменный. Только вспыльчивая очень. А они, стало быть, рассуждают, что не в размере счастье, и если ты настоящий мужчина, то размер для тебя просто плюнуть и растереть. И громче всех начальникова жена. У Славика-то уж и плюнуть нечем, и растёр он всё по третьему разу, но… молчит. И вдруг супруга его, несмотря на такое молчание ягнят, говорит ему в сердцах: «Много ты понимаешь!» А у Славика в ответ на эти слова возьми да и выпади: «Когда много — я понимаю». Тут я поперхнулся кексом и вышел в коридор откашляться. Аспирант Дима был так любезен, что вышел вслед, чтобы постучать по моей спине.

* * *

Богам Манам. Гаю Цецилию Извергу, гастату[10]второй центурии третьей отдельной дорожно-патрульной когорты Аппиевой дороги, мужу честнейшему и прекрасному, его безутешная супруга Домна воздвигла этот мавзолей. Никогда не брал он более восьми положенных по закону ассов за отсутствие шлема на всаднике и больше пяти сестерциев за не прошедшую техосмотр колесницу, и не было случая, чтобы не выписал он нарушителю табличку. Никогда не пропускал он за три тысячи сестерциев через свой пост конных отрядов фракийца Спартака под стены Рима. Пусть накажут боги вольноотпущенника Курвинея за его донос и клевету. Кто здесь справит малую или большую нужду, пусть от того она не отстанет до смерти.