В новом музее Ржева на видном месте — большой портрет Земскова, на широкой груди три боевых ордена, рядом юное, чистое, милое лицо красноармейца Михаила Щекина — таким он был до плена. И сообщение из газет о награждении за боевые заслуги орденом Красной Звезды участника сопротивления в фашистском концлагере. Фотографии Калашникова, оставленные им музею, не демонстрируются. Да ведь и не с чего.

4

Я заканчиваю. Пока все, как сказал бы Мазин. Я писала, надеясь освободиться от Ржева, избыть боль, распрощаться.

Прощай, Ржев — перекресток войны, перекресток истории, перекресток стратегически важных железных дорог. И людских судеб.

Из писем Ф. С. Мазина

«Недавно дядя прислал мне письмо из Ржева и пишет, что ржевским беженцам теперь в Белоруссии, в Слуцке, сделана на том месте, где они лежат, братская могила. Это там, где был лагерь в войну, в 43 г. Там в лагере ржевских умерших складывали в воронку еще от немецкой бомбы в первые дни войны. Вот на том месте теперь сделана братская могила. Там наша мать, ей было 37 лет».

«О военном Ржеве еще много лежит в мире тайн. Вот хотя бы такое. Необычное.

Незадолго до отступления наших войск из Ржева в 41 г. мы с мальчишками проходили по краю старообрядческого кладбища и видим, что наши военные хоронят своих солдат. Они торопились и не везде даже управлялись ставить дощечки с надписями, кто похоронен. И вдруг видим, только что похоронили кого-то — аккуратненько убранный могильный холмик, на тщательно отшлифованной досточке, на таком небольшом шесте укрепленной, было аккуратно написано:

Здесь похоронен военнопленный немецкий летчик Альпе Альфред.

Что это был за летчик? Почему его так похоронили? Теперь не у кого узнать».

«Сообщаю Вам, что тот дом у нас в Ржеве, про который я Вам тогда писал, что он уцелел в войну, так вот этот дом недавно сгорел, и вот по какой причине.

Я Вам тогда писал про маленькую сестренку. Так вот, когда она выросла, я писал, что она была 3 раза замужем, а с третьим мужем живет вот уже сколько лет. Так вот этот третий муж у нее оказался порядочным пьяницей, она была на дежурстве на эпидемстанции, не то в вечернюю, не то в дневную смену, и взяла с собой ребенка, а где там оставляет его, я не знаю, а он пришел со смены пьяным и или бросил окурок на половики, или оставил керосинку непогашенной, он и сам точно не помнит, только проснулся он, а все уже в огне.

Вот так мне сперва все описали родственники. Но сестренкин муж убивался, доказывал и даже плакал, что он был не пьяный и окурка не бросал, что он не виноват, и родственники с него вину сняли, засчитали, что пожар произошел по неизвестной причине. Ржев не Москва — слезам поверил».

«Высылаю из газеты заметку:

„Голубиный город“ — так именовался в прошлом Ржев. Каких красавцев в городе выводили! Составляли они гордость русского голубеводства. Гитлеровцы разрушили Ржев, не пощадили и птиц. Существовал приказ, грозивший смертью тому, кто укрывал пернатых („Правда“)».

‹‹Когда летом мне бывает возможность взять отпуск и ехать в Ржев, я стараюсь приехать в такой солнечный день под воскресенье рано утром. Хорошо в такой день подьезжать к Ржеву. Над городом в безоблачном небе теперь, как и до войны, кружатся стаи голубей — белых — высоко в небе, по-ржевски. И в такое утро передо мной встают два Ржева, два ржевских неба — военное, хмурое, с гарью пожарищ, и мирное небо — со стаями белоснежных голубей, то в такое утро хочется сказать:

Пусть всегда будет небо

над Ржевом такое,

и голубиное и голубое››.

«Ну, вот, кажется, и все. Чем мог в материале о Ржеве, тем я Вам помог, это был мой долг как бывшего жителя своего любимого города, впрочем, 7 мая я уезжаю в Ржев на День Победы…»

А я уезжаю завтра на юбилей. Сорокалетие освобождения города. Значит — снова Ржев!

1982–1983

Приложения

От составителя

«Ржев — мое имя. Ржев — моя судьба, моя неизжитая боль», — говорит Елена Ржевская в интервью. К городу, под которым начался в феврале 1942 года ее путь фронтового переводчика, Ржевская обращалась на протяжении всех семидесяти писательских лет, от первых попыток — еще в гуще фронтовых будней — и вплоть до последних своих дней. О Ржеве она говорила и писала в интервью, набросках, дневниковых заметках. Много лет добивалась, чтобы городу-мученику было воздано должное и он получил звание города-героя. Ржевская битва, с миллионами военных жертв и ежедневными страданиями мирного населения, длилась почти полтора года.

Для нынешнего сборника в дополнение к художественным текстам выбраны фрагменты из рабочей тетради Елены Ржевской 1962 года. В этих записях — замысел, суть трех ржевских повестей: изданной в 2021 году «Февраль — кривые дороги» и вошедших в состав этой книги «Ближние подступы» и «Ворошеный жар».

В этих повестях, тетрадных записях, интервью раскрывается сама природа войны, предстает ее нечеловеческий лик. У войны не женское лицо, соглашается Ржевская со словами Светланы Алексиевич, но уточняет: «Но и не мужское. У войны — лицо войны»[14]. И продолжая мысль: «И разве совместимы вообще война и обычная человеческая жизнь?»

А что такое жизнь, беззащитная и бесценная, которая пытается одолеть расчеловечивания, тотальную погибельность войны? О самоценности жизни — в какую бы эпоху не привелось родиться — завершающее книгу эссе.

Из тетради

Октябрь — ноябрь 1962 года

Калинин и Ржев

И дальше описываю с того времени

Цикл: «Дорога на войну»

«На дальних подступах»

«Дальние подступы»

Война была правая. И как Ж. сказал: «Как мы были счастливы»[15].

Хотя и мы были солдаты победы, с некоторой печатью ее (на ком больше, на ком меньше), но она не была нравственно губительна. Нисколько.

Как трудно человеку сохранить себя (в себе) — трепетного, живого, любящего. Как трудно не быть раздавленным. Не быть захваченным всем потоком, силой, надвигающейся на тебя.

Как после войны все выстраивается.

Такой власти — нужен внутренний враг. Власть карающая — внутренний враг. Те люди, которые заинтересованы в его наличии, потому что тогда они нужны.

Победа узурпирована. (Узурпированная победа). Победа фашизировалась. А это насилие и разрушение личности. И