Лука пытался было задуматься, прикинуть свое положение. Не получалось. Он ощущал лишь слабость, усталость и наступавшую лихорадку. Его неудержимо клонило на пол, и он повалился, придерживая раненую руку. Глаза сами закрылись. Он заснул.

Проснулся он в темноте. Было немного душно. Его бил озноб. Рука горела. Лука пошарил свободной рукой по полу, нащупал горшок и с трудом поднес к губам, боясь уронить. Слабость давила, а тут еще и озноб.

Боль не давала заснуть. Он не знал, сколько времени оставалось до рассвета. Было почти тихо, и лишь лай собак или шорох мелких животных в ближних кустах доносился до слуха Луки. В голове было пусто. Думалось плохо и отрывисто.

Утро наступило неожиданно и быстро. В щели его хижины просочились солнечные лучи, и стало посветлее.

Вошли двое молодых индейцев в набедренных передниках с чистыми лицами. С напускным спокойствием и бесстрастностью они вытащили Луку на свет. Бросили на вытоптанную площадку. Он оглянулся по сторонам.

Большой дом, крытый листьями, стоял рядом, и на его пороге сидели какие-то мужчины почтенного возраста, наверное, старейшины деревни. Вокруг теснились хижины.

Ни женщин, ни детей поблизости не было. Они мелькали в отдалении, занимаясь повседневными делами.

– Белый человек боль? – услышал он исковерканный французский. Говорил довольно молодой воин с бусами из раковин на груди. Лука согласно закивал.

– Старики дать ты шаман. Шаман делать боль вон.

Лука с трудом соображал, о чем говорит индеец. В голове было муторно, хотелось пить. Он заметил, что старики разговаривают и поглядывают на него.

Вдруг кто-то тронул Луку за плечо. Он обернулся. Перед ним сгорбился седой хилого сложения старик и поманил за собой.

Лука с трудом встал, прошел в дальнюю хижину. Это оказалось жилище колдуна и знахаря. Это было понятно по пучкам трав, подвешенным к жердям у потолка, и по рядам горшков, стоящих на полках. Они были испещрены затейливой резьбой и выглядели достаточно таинственно.

Знахарь осторожно размотал платок и осмотрел руку. Она опухла, покраснела. Он достал горшок, подлил в него горячей воды из стоящего у огня горшочка. Смочил в отваре хлопковую вату и приложил к ране.

Сильная боль обожгла руку. Лука заскрипел зубами, обильный пот оросил тело. А шаман продолжал прикладывать к ране вату, и с каждым разом больного пронзала жгучая боль. Но потом Лука ощутил, что она утихает.

Шаман смазал рану вонючей мазью, приложил еще какой-то лист и довольно туго перевязал белой хлопчатой тканью. Он что-то бормотал, махал руками, гремел погремушкой из маленькой тыковки, вскрикивал и пританцовывал на месте.

Все это Лука видел словно через полупрозрачное стекло. До него мало что доходило, пока шаман не окурил его дымом вонючего табака. Дым он пускал на руку Луке, продолжал бормотать, иногда подвывал противным голосом. Затем сунул к губам горшок с настоем, горьким, словно желчь. Лука машинально выпил, поморщился от отвращения, а потом откинулся на спину и застыл.

Очнулся он днем. Рука ныла, но это была уже не та изнуряющая боль, а тихая, нудная, хотя противная, но вполне терпимая.

Он лежал один в хижине колдуна. В деревне слышались голоса, лай собак и крики детей. Он снова не смог сосредоточиться. В голове звенело, озноб продолжал трясти, хотя и не так сильно. Лоб был горячий, и это обеспокоило молодого человека.

Появился шаман и злым взглядом оглядел пленника. Дал еще выпить настоя, добавив в него желтого порошка невероятно горького вкуса, и удалился, оставив горшок холодной воды. Видимо, недалеко был родник. Вода была вкусная, или Луке так хотелось пить, что любая могла показаться нектаром.

Незаметно он заснул и проснулся лишь вечером. Сквозь щели в стене светил костер. Дымок приятно щекотал ноздри. Хотелось есть, но пить больше. Он напился, услышал возглас мальчишки. Видимо, тот наблюдал за Лукой и подавал сигнал о его пробуждении.

Опять появился шаман, подбросил в костерок сухой травы. Хижина осветилась, шаман оглядел Луку, пощупал шею, полез под мышки, потрогал живот, потом нос.

Опять дал желтого порошка. Запил его Лука другим отваром, не таким горьким. Огляделся и заметил на листе пальмы какую-то еду, голод заставил протянуть к ней руку. Это были ананасы, маниоковая лепешка и сок с медом.

Шаман внимательно наблюдал за тем, как ест белый человек, потом пробормотал что-то и удалился. Но вскоре вернулся и стал молиться перед идолами, расставленными на полке. Потом начал возиться у низкого топчана, где перебирал что-то в полутьме, пока не улегся в гамак и тут же засопел.

Лука долго лежал и с радостью ощущал, что боль в руке утихает. На душе полегчало, а голова прояснилась и могла осознанно мыслить.

Прошло еще два дня. Лука постоянно думал о том, что его ищут, волнуются, а он не может дать весточку о себе и не знает, что ему уготовано.

Рука медленно исцелялась. Лихорадка почти прекратилась. Жар прошел, и Лука уже ощущал себя в состоянии принимать какие-то решения. И он, естественно, задумался о побеге. Правда, он не знал, в какую сторону надо бежать.

Однажды его повели в тот большой дом, но внутрь не впустили. Он стоял перед четырьмя старейшинами, среди которых был и вождь деревни.

Индейцы, не любители длинных разговоров, тут же приступили к делу. Переводил тот же молодой индеец, что и вначале.

– Белый человек быть свобода. Дать десять мушкет, пуль, порох.

– У меня нет столько, – ответил Лука, понимая, что торг здесь бесполезен.

– Добыть, дать, свобода, – коротко заявил индеец после совещания со стариками. Их лица были решительны и бесстрастны. Амулеты на груди зловеще шевелились при их движениях, перья в волосах трепыхались.

– На это нужно время. Я и так много мушкетов отдал вашей женщине.

Это возбудило интерес старейшин. Индеец перевел:

– Какой женщине? Не понимать.

– Я забыл, как ее звать. Это было на Доминике, так мы называем этот остров.

И Лука подтверждал свои слова жестами. Показывал на лоб, где у женщины была ровная челка, на глаза, показывая на небо и объясняя цвет. Наконец его поняли. Молодой переводчик спросил:

– Катуари? Женщина имя Катуари?

– Да, да! Катуари! Я вспомнил! Это ей я дал десять мушкетов и пистолеты! Она меня знает! Мы хорошо ладили.

Старцы долго переговаривались, потом молодой индеец сказал:

– Вождь быть думать. Иди сон, еда, пить.

Лука удивился, но понял, что его знакомство с индианкой что-то для этих дикарей значит.

Его отвели в крохотную новую хижину. Она, как подумал Лука, была построена, видимо, специально для него. Он залез в нее, увидел на листе фрукты и обрадовался еде. Он был голоден, хотел мяса, но и фрукты с печеной тыквой были хороши.