Процессия медленно и торжественно шествовала к озеру в такт музыке, тревожные басы прерывались пронзительными всплесками рожков. Священная «змея» ползла через лес, сверкая золотой чешуей в местах, где солнечным лучам удавалось прорезать густую листву. Невидимая толпа следила за шествием: непосвященные под страхом смерти боялись показаться на глаза жрецам, ибо ослушнику мгновенно пронзили бы грудь обсидиановым кинжалом. Но тысячи индейцев, прижавшись обнаженными телами к земле, каждый раз рисковали жизнью в безумной надежде хоть краешком глаза взглянуть на золоченого касика (вождя).

Длинная лодка небесно-голубого цвета ждала на озере, уткнувшись носом в берег; двадцать голубых гребцов в золотых масках застыли на веслах. Носилки ставили наземь, и Эльдорадо переносили в лодку. Тотчас гребцы сгибались, словно пружина, а когда они распрямлялись, за лодкой до середины озера тянулся узкий, будто прорезанный ножом, след. Жрецы и участники процессии, замерев на берегу, неотрывно смотрели на воду, музыка смолкала. Наконец лодка останавливалась на середине озера. Эльдорадо на корме воздевал руки к небу – и неожиданно нырял в воду.

Виллем Блау. Карта предполагаемого расположения Эльдорадо (рфайон озера Париме в Колумбии). Ок. 1635

Тотчас вопль исторгался из груди оставшихся на берегу, а музыка сотрясала берег и лес. Эльдорадо медленно делал круг, пока золотой порошок не сходил с его кожи и тысячами звездочек не оседал на дно. Одновременно присутствующие изо всех сил дружно закидывали в озеро как можно дальше свои сказочные драгоценности. Изумруды, золотые нагрудники, венцы и тяжелые браслеты, сверкнув в последний раз, навеки исчезали в водах озера. То была дань божеству. Ликование на берегу достигало апогея, когда обнаженный касик, освободившись от золотой чешуи, очищенный и обновленный, вновь залезал в голубую лодку, которая доставляла его на землю. В последний миг гребцы тоже бросали свои маски в озеро.

Приготовление «золотого касика» к ритуалу (приближенные покрывают его тело золотой пылью). Немецкая гравюра. XVI в.

Описанный обряд совершался посреди тропического леса на высокогорном плато Гуатавита, недалеко от Боготы (Колумбия). В течение долгих веков до прихода европейцев он устраивался каждый раз по случаю вступления на трон нового касика. Это был обряд приношения и очищения, жертвенная церемония. Поразительно, что никто из европейских пришельцев, прослышавших о ней, не понял ее сути. Вернее, жажда золота у конкистадоров была столь сильна, что значение и смысл обряда они отринули как помеху. То, что им удалось выведать у индейцев во время первых контактов, в результате многократных повторений превратилось затем в легенду, обросшую целым сонмом преувеличений и россказней. Идея жертвенности и очищения исчезла. Ярким пламенем в жадно взиравших очах горел лишь образ сокровищ, которыми полнился этот край и которыми в случае удачи можно было завладеть. Эльдорадо перестал быть человеком, превратившись в страну, в символ баснословного, невиданного в мире богатства, ради которого испанцы были готовы на все…

Золотой плот. Колумбия, муисканская культура. Между 1500 и 1200 до н. э.

Между тем «Дельфин», шедший по пятам своей жертвы, изменил обличье. Больше не видно было людей, толпившихся на палубе и смотревших во все глаза на галион, размахивавших при этом руками и вопивших с искаженными от вожделения лицами. Люди исчезли. На самом деле они лежали ничком на палубном настиле, вытянувшись рядами, словно невольники на борту работоргового судна; рваное тряпье покрывало теперь все пространство палубы от носа до кормы. А там, на корме, остались стоять лишь Мигель Баск, капитан и рулевой. Хирург, высунувшись наполовину из своего убежища, с недоумением взирал на странное зрелище.

Золотая подвеска в форме касика. Колумбия, культура Тайрона. Ок. 900–1550

Приказ лечь на палубу и не шевелиться был отдан, как только «Дельфин» приблизился к галиону: испанцам нельзя было показывать число нападавших. Планшир надежно скрывал лежащих, и вплоть до последнего момента враг должен был пребывать в тревожном неведении. Тишина стояла на борту флибустьерского судна; слышались лишь дыхание бриза, шорох бейфутов грота о мачту и шелковистый шелест разрезаемой корпусом воды.

Хирург смотрел на галион – с каждой минутой тот становился все более отчетливым. Судно, на котором он полтора года назад прибыл из Европы, было приблизительно того же тоннажа. Молодой человек без всякого удовольствия вспоминал свое девятинедельное путешествие через Атлантику. В XVII веке комфорт и удобства еще не вошли в обиход; в те времена в Версале на столе у Людовика XIV зимой застывала в кубке вода. Александр Оливье Эксмелин, сын аптекаря из Онфлёра, воспитывался в школе, где о топке и не помышляли, зимой лишь застилали пол соломой. А помещение, где он осваивал потом премудрости хирургии, мало чем отличалось от прежних. Но лишь оказавшись в открытом море на судне, увозившем его в Вест-Индию, он впервые по-настоящему хлебнул горя. Ему довелось изведать на своей шкуре то, о чем умалчивают учебники истории и отчеты путешественников: пассажиров того времени возили как скот и едва ли лучше кормили. Впрочем, у иного хозяина свиней содержали лучше.

Молодого человека заставил отправиться в изгнание запрет гугенотам, лицам протестантского вероисповедания, заниматься во Франции определенными профессиями – как нарочно, наиболее интересными. Подобно большинству своих спутников, он отправился в путь без жалованья, подписав обязательство отработать три года на службе у заморского колониста. Намеревался же он заняться врачеванием на островах Вест-Индии, где не существовало никаких религиозных или политических ограничений.

«Дельфин» подошел к своей добыче еще ближе. Мигель Баск приказал Эксмелину спуститься в каюту и не вылезать оттуда до конца абордажной схватки: было бы глупо потерять хирурга в первом же бою. Молодой человек, насупившись, уселся на постель. В голове его засвербела мысль: «Доведется ли мне вновь увидеть Тортугу?» Увидеть Онфлёр Эксмелин и не помышлял: Онфлёр был за тридевять земель; да и вообще Эксмелин поставил крест на своем прошлом: коль скоро Франция отвергла его, он должен забыть ее.

После девяти недель океанского перехода, иными словами, после девяти недель тесноты и скученности, тухлой пищи, мерзкой вони и мук от жажды, остров Тортуга показался Эксмелину и его спутникам подлинным раем. Контраст с жизнью на борту был столь велик, что покосившиеся темные таверны и грубо сколоченные жилища колонистов-плантаторов и флибустьеров на берегу показались им царскими дворцами.

Новоприбывшие купались в море, ели фрукты и жаренное на вертеле мясо, бродили как хмельные по острову. Счастье длилось ровно два дня – такой срок компания предоставляла вербованным для того, чтобы те могли прийти в себя,