Кощ засмеялся. В глубоко посаженных глазах его зажглись веселые огоньки, но это было злое веселье, веселье садиста и палача, глумящегося над своей жертвой.

— Тебе все равно было не совладать со мной, — отсмеявшись, снова заговорил чаровник. — Ни тебе, ни этому глупому итеру, ни незнатю, что бросил тебя. На что ты надеялась? Я создал этот мир таким, каким хотел. Много веков копил я силы и ждал. И когда мне в руки попал Рог Одина, могущественный артефакт древних времен, ожидание закончилось. Вы пытались помешать мне — не получилось, как не вышло и теперь. Впрочем, тогда, две с половиной сотни лет назад, У людей была возможность совладать со мной, и я приложил немало сил.

чтобы свести на нет все достижения вашей хваленой цивилизации. Теперь она — прошлое. Ничего нет, слышишь? Ни науки, ни знаний, ни машин, ни оружия. Вы снова обратились в быдло, в бессловесных, тупых скотов, каковыми всегда и являлись. Миром теперь — и до века — будет править не разум людей, а я! Я — Человек-Без-Имени, ибо оно не нужно тому, кто владеет всем! Прощай, девочка. Твое время жить вышло…

Кощ исчез. Багровая тьма затопила собой все, и только где-то на самом краю сквозь нее неожиданно проступили контуры катящегося по степи на растрескавшихся катках коня с несчастливым именем «Гиблец», на носу которого, подпрыгивая и что-то горланя, размахивал руками Мыря…

Святой Василий, прозванный Великим и живший в IV веке в Византийской империи, как-то сказал: «Спать без меры приличествует мертвым, а не живым». Тамаре очень нравилось это выражение древнего святого. Она сама старалась никогда не пересыпать, еще в школе научив себя просыпаться по внутреннему будильнику: если надо в шесть, то в шесть, если надо через час — то через час.

Поэтому сейчас девушка никак не могла взять в толк, что с ней происходит. Вроде она спит, но сон обычно приносит отдых и успокоение, а сейчас она отчетливо ощущала страшную усталость и тревогу.

«Наверное, я уже умерла, и смерть — это вот такое состояние, когда душа переживает фантомные чувства. — Эта мысль возникла сама собой, и Тамара не удивилась ей. — А где же тогда описанный всеми пережившими клиническую смерть световой колодец? Где ангелы? Или мне уготовано попасть в ад? Может быть, я уже там, то есть тут? Но почему ничего не видно? Почему так темно и больно?»

Собрав в кулак всю волю, все внутренние силы, девушка попыталась пошевелиться, открыть глаза, но — не смогла. «Значит, все, конец. Тело неподвластно мне. Я мертвая, и сейчас выяснится, живет ли Разум после смерти человека или душа его не имеет». — Эта мысль тоже не напугала, она спокойно, даже лениво, проплыла в голове, бесследно растворившись.

— Ножом, ножом зубы расцепи! — донесся откуда-то издалека, должно быть, из райских кущ, грубый голос, и ему тут же ответил другой, слегка надтреснутый, с хрипотцой:

— Боюсь, поломаю зубки-то. Кто потом на нее, щербатую, позарится?

— А ты полегоньку, телепень!

И тут Тамара ясно ощутила, как ей разжимают зубы и в рот льется с бульканьем теплая солоноватая — вода! Вода!! Вода!!!

Сразу нашлись силы, сразу ускорились, засверкали, точно искорки над костром, мысли. «Жива! Я жива!! — рванувшись навстречу льющейся струйке воды, поняла Тамара. — Спасена!»

И она пила. О, как она пила! Животворящая влага омывала пересохшую гортань, катилась по пищеводу, наполняя забытый уже за ненадобностью желудок, и далее растекалась тайными токами и жилками по всему организму.

— Все, девка, хорош! Сразу много нельзя — загнешься, — заботливо произнес грубый голос. — Полежи пока, а мы дурня энтого вот напоим. До чего ж вы себя довели, а? А еще лю-юди… Гомо сапиенсы, мать вашу!..

Тамара с трудом разлепила склеившиеся от гноя ресницы и прошептала:

— Мыря! Пришел…

— Ага, — откликнулся улыбающийся домовой, возвращаясь к девушке. — Ты полежи, пока мы парнишку вернем, а то он уже к Ныю на гостины собрался. А потом мурцовочки заварим, похаваешь — и все ладно будет…

…Конь «Гиблец» стоял посреди плоской, вроде столешницы, равнины. Парус обвис, как вывешенная для просушки простыня, пузырь чуть колыхался в восходящих от нагретой солнцем земли воздушных потоках, напоминая аэростат противовоздушной обороны военной поры. Звенящий зной затопил все вокруг, но на палубе коня, под растянутым льняным тентом, было нежарко.

День клонился к вечеру. Уже вполне пришедшие в себя Тамара и Бойша, напоенные, накормленные, вымытые в большой бочке, переодетые в чистое, лежали рядком на охапках душистого сена. Сил разговаривать еше не было, и они просто блаженно улыбались, наблюдая за Мырей и Атямом, которого домовой называл «брательником».

Незнати сновали по палубе, перебрасывались словами, творя повседневную хозяйственную работу — разжигали костер, спускались в трюм за водой, с избытком запасенной в дубовых просмоленных бочонках, ставили сбитень, в четыре руки резали на липовой доске вымоченную солонину, зелень, капусту, свеклу, яблоки, помидоры.

— Хорош борщок, когда всего по чуток, — балагурил Мыря, насвистывая сквозь зубы военные марши. Атям по большей части молчал, но видно было, что и ему по нраву, как все обошлось.

Выглядел незнать совсем иначе, чем на бармовом погосте. Он отъелся, раздался вширь, новая кожа затянула жуткие костяные проплешины на голом черепе; аккуратно подстриженная седая борода уже не напоминала мочало, а глаза смотрели на людей живо, без злости и тоски.

После ужина, съев полную миску наваристого борща и напившись сбитня, Бойша нашел в себе силы подняться, прошелся по палубе.

— Как же вы коня-то сюда затащили? Ветры путеводные только над плешами веют, — оглядывая скудный пейзаж за бортами «Гиблеца», спросил он у незнатей. Мыря усмехнулся:

— А у нас свой ветродуй. Передвижной, о как!

Тамару интересовало другое. Последний раз «Гиблеца» она видела еще во время битвы на Поворотном камне. Коня захватили чистуны и вместе с частью своих древесных кораблей увели из-под обстрела итеров.

— Ну, это история длинная, — снова усмехнулся Мыря. — Шли мы, понимаш, с брательником кое-откуда кое-куда, смотрим — наша коняга. Ну, и взяли…

— Кое-откуда… — понимающе повторила слова незнатя Тамара. — А нас как нашли?

— Это теперь легче легкого. — Мыря подмигнул ей. — Ожила Красная печать, девка! Верней сказать — мы ее оживили. Во, гляди!

И домовой, сунув руку за пазуху, достал что-то, шагнул к Тамаре, разжал кулак…

На коричневой, бугристой от мозолей ладони незнатя лежал перстень. Очень-очень знакомый золотой перстень с темно-красным камнем-гранатом. Вот только видеть его так близко девушке еще не доводилось, потому что обычно кольцо носил на пальце и никогда не снимал старший гвардмейстер Управления Т полковник Терентий Северьянович Чеканин, ее непосредственный начальник.

— Где ты это… взял? — Невольно понизив голос, Тамара посмотрела в желтые глаза Мыри.