Пару недель назад случилось неприятное происшествие, когда клиент дяди Джеймса, выпив лишнего, проследовал за Фанни на лестницу для слуг и был с нею весьма неучтив.

– Мне показалось, он не привык, чтобы ему прислуживали.

В ответ на не сказать чтобы завуалированные расспросы дяди Джеймса мистер Кавендиш сообщил им, что был еще ребенком, когда умер его отец. Мать более не выходила замуж, живет в Хэррогейте и дает уроки музыки. Как давно она не слышала своих северных гласных в чужих устах.

Тетя Мэри держит вышивание в вытянутой руке, присматривается к новому цвету. Ей бы пора уже носить очки.

– Ну как сказать. Вряд ли его мать дает много обедов, но с приборами он обращался вполне уверенно.

– Ох, тетя Мэри, тетя Мэри.

Она невинно на нее взглядывает:

– Что такое?

– А я-то думала, зачем все эти вилки для рыбы и ножницы для виноградин. А это вы его экзаменовали.

– Я? Ничего подобного. Да, впрочем, он все равно бы выдержал экзамен. Но, знаешь, моя дорогая, неважно, чем будут заниматься твои дети и какой путь они для себя изберут, главное – научить их вести себя в приличном обществе, чтобы их устремлениям не было преград. Даже бабушка научила нас хорошим манерам, прежде чем отправить в трущобы. А Джордж еще очень мал, и, разумеется, я не хочу посылать его к мужланам. Тем более что он боготворит этого человека, это же ясно как белый день. Знаешь, я даже меньше тревожилась, пока они были маленькими, тогда я больше всего боялась, что они будут плохо есть или подхватят ветряную оспу.

Алли скрещивает ноги. Новые туфли натирают.

– Ветряная оспа может быть очень опасной. У вас выросли крепкие и здоровые сыновья, тетя Мэри.

– Знаю, дорогая. Господь очень милостив ко мне, я этого не заслуживаю. Бедная твоя мама.

Дверь в столовую отворяется, но из коридора доносятся шаги только одного человека. На пороге появляется Джордж. Теперь он то и дело оказывается на пороге, думает Алли.

– Ну что, они тебя отослали? – спрашивает тетя Мэри.

Как же тетя Мэри сумела вырасти такой безмятежной? Ничего общего с мамой.

– Папа сказал, одной рюмки портвейна вполне достаточно, а теперь беги-беги. Тебе ведь понравился мистер Кавендиш, мама? И история о Годреви?

– Прирожденным рассказчиком его не назовешь. – Тетя Мэри выуживает алую нить из корзинки, щелкает серебряными змейками-ножницами, слюнявит кончик, вдевает его в иголку. У Джорджа вытягивается лицо. – Поэтому-то и веришь всему, что он говорит. Милый мой, кажется, он очень приятный и любезный юноша. Пожалуй, он слишком охотно говорит о своем призвании, но в его возрасте это простительно.

Джордж прислоняется к дверному косяку:

– Теперь ты понимаешь, почему я хочу с ним работать?

Алый цвет медленно ползет по холсту.

– Милый мой мальчик. Конечно же, я понимаю, почему ты хочешь уехать на край света и строить башни на волнах. И я понимаю, почему энтузиазм мистера Кавендиша так заразителен. Но я также понимаю, почему твой папа говорит, что это твое новое увлечение должно пройти проверку временем, прежде чем мы переменим наши планы в отношении тебя.

– Но, мама…

– Я знаю. Тебе хочется все и сразу. Но тебе всего шестнадцать, милый, поэтому мы обязаны следить за тем, чтобы ты не предпринимал поспешных решений, о которых ты можешь пожалеть в будущем, когда все будет уже поздно поправить.

Джордж смотрит на Алли:

– Но вы ведь решили стать врачом, когда были еще младше меня, верно?

Огонь потрескивает, из камина выскакивает искорка. Да, решила. Или это решили за нее. Иголка тети Мэри замирает.

– Я решила, что буду учиться больше других девочек. И я решила посещать не только школьные занятия, но и дополнительные лекции. Но у меня не было твоих возможностей, Джордж. Когда мне было шестнадцать, мы не знали даже, смогу ли я получить диплом. – Она взглядывает на тетю Мэри – на тетю Мэри, которая все эти пять лет не только кормила ее и давала крышу над головой, но и нежно о ней заботилась, поэтому теперь Алли ее не предаст. – И не забывай, пожалуйста, обо всех мальчиках и мужчинах, которые об университете могут только с грустью мечтать. Ты богат, Джордж, и ты – мужчина. Мир принадлежит тебе. Так не разбрасывайся своими возможностями, словно бы у тебя их вовсе нет.

Тетя Мэри кивает, одарив Алли быстрой улыбкой, и снова склоняется над вышиванием. Впрочем, она и сказала правду, а если Джордж действительно нашел свое истинное призвание, никакие слова его кузины не отвратят его от выбранного дела и – если только он, конечно, в ближайшие несколько лет не женится – ничто не помешает ему после Кембриджа вновь заняться инженерным делом. И папа, и Обри начали заниматься искусством, как раз когда учились в университете. Дверь в столовую снова отворяется, двое мужчин выходят, вместе над чем-то смеясь. Хорошо.

* * *

Мистер Кавендиш заходит к ним снова – однажды, когда Алли нет дома, и Джордж говорит, что они с дядей Джеймсом долго беседовали о том, как мистер Тернер изображает кораблекрушения, а потом еще раз, к чаю, когда Алли возвращается из больницы, куда она ушла накануне, в восемь часов вечера. Она идет домой под ленивым зимним закатным солнцем, на пламенеющем небе чернеют голые ветви платанов. Они с доктором Страттон потеряли пациентку в родильном отделении, она истекла кровью после долгих родов при тазовом предлежании. Ребенок, у которого, как выяснилось, есть еще трое братьев и сестер, пока что жив – теперь их всех, скорее всего, отправят в приют. Она ссутуливается, позволяет себе маленькую слабость – немного взмахивать руками при ходьбе, глотает холодный воздух всей грудью. Хорошие врачи могут забыть на время и о поражениях, и о победах. Она полчаса боролась за первый крик младенца, но теперь сомневается, что действовала в его лучших интересах.

Когда она закрывает за собой входную дверь, из гостиной доносится его голос, и ей очень хочется сразу сбежать на кухню, выпросить чаю и тост у новой кухарки, которая как будто бы с почтением относится к ее работе, не то что прежние, видевшие в ней только бедную родственницу. Слов не разобрать, но мистер Кавендиш говорит быстро, энергично, совсем как папа с Обри говорили о картинах и декораторском деле. Как говорят о работе, которая спорится. Но вдруг она поднимается по лестнице, а не крадется к себе, наверх.

Он сидит на оттоманке у эркерного окна, рыжие волосы так и горят на фоне розового неба. Горизонтальные лучи цепляются за каждую капельку вьющегося над его чашкой дымка.

Он вскакивает с места, протягивает руку:

– Мисс Моберли! Миссис Данн сказала, что вы в больнице.

Алли надеется, что ладони у него не влажные. Она терпеть не может рукопожатий.

– Я была в больнице. (Не влажные.) Задержалась на родах.

– Все окончилось благополучно?

– Нет. – Она садится. После ночной смены она обычно не ложится, дожидается ужина, но сегодня она слишком устала. Ей придется лечь и поспать. Тетя Мэри наливает ей чаю. – Говорят, женщины из рабочих классов рожают легко, что это, мол, только богатые подымают панику при родах, но это неправда. Никому не становится легче от плохого питания и тяжелого труда.