Эмису посчастливилось еще и в том, что он не читал статей, посвященных его творчеству советской «энциклопедистикой». Готовя свое вступительное слово к изданию «Зеленого человека», я не собирался делать скрупулезное литературоведческое исследование, не стал соскребать по книжно-журнальным сусекам все, что имелось у нас на тот момент по творчеству Эмиса, я обратился только к «академическому» источнику информации под названием «Краткая литературная энциклопедия» – издание 1975 года; раскрыть какие-нибудь более современные и менее предвзятые русские источники по истории литературы тогда, в 1995 году, еще не представлялось возможным – за отсутствием оных. Под предвзятостью я имею в виду ту «четкую классовую оценку», которую должен был давать любому явлению любой советский справочник.

И «Литературная энциклопедия» давала оценку английскому литератору с выверенных классовых позиций:

«В романе „Счастливчик Джим", 1954 (русский пер. 1958 г.), Кингсли Эмис высмеивает ханжество и косность английской провинции. Это злой сатирик и критик буржуазных нравов (романы „Вынь да положь", „Девушка, 20 лет")… Эмис зло издевается над шпиономанией, высмеивает военную истерию (роман „Лига против смерти", 1966)… В середине 60-х годов взгляды Эмиса правеют, он пишет апологию реакционного шпионского романа Иэна Флеминга („Досье Джеймса Бонда", 1966), а после смерти Флеминга пытается „продолжить" его серию книг об агенте 007 („Полковник Сан", 1968, опубликованный под псевдонимом Р. Маркхэм)…»

Мне вспомнилось: я тоже был когда-то молодым, сердитым, учился некоторое время в Кембридже, обедал как-то в придорожном трактире под названием «The Green Man»… Было это в 1973 году. Когда мы возвращались в Советский Союз, таможенники в Шереметьево, пропуская без досмотра наши многочисленные сумки, чемоданы и пакеты, задавали только один вопрос: «Флеминга не везем?» Создавалось впечатление, что в сводном «черном» списке зарубежной, «западной», продукции, как материальной, так и нематериальной, запрещенной к ввозу в СССР, первым пунктом значился «ярый антисоветчик» Ян Флеминг со своей «шпионской стряпней» о «пресловутом» Джеймсе Бонде.

Как раз за день до отлета из Лондона я, проходя по улице мимо кинотеатра, увидел случайно название только что вышедшего нового фильма об агенте 007, купил билет и поприсутствовал на просмотре низкопробной, по терминологии тех лет, антисоветчины, тогда как посещать такие просмотры «не рекомендовалось». Ничего особо низкопробного в новой картине, как и в нескольких других, виденных ранее по английскому телевидению и в кембриджских кинотеатрах, я не заметил. Точно как и ничего особо «антисоветского». И пошел я в кино совсем не потому, что «потянуло на запретное», а как-то так затек в зал, втянутый толпой, – то ли ухватить напоследок еще чего-нибудь английского, на английском языке, то ли убить время, хотя убивать его, я чувствовал, было на самом деле непростительным занятием; и следя за красочными, экзотическими, незамысловатыми, выдуманными от начала до конца приключениями секретного агента Бонда, я продолжал думать, даже мучиться – теми же злыми мыслями, что «сердитый» Джим Диксон в «Счастливчике Джиме»: ты чувствуешь в себе необыкновенные силы, но тебе мешают, тебе не дают, загораживают путь, к тебе лезут с глупыми советами, наставлениями и ограничениями… Я не вез книжек Флеминга в багаже; один из наших студентов купил в Англии «Доктора Живаго», но брать с собой не рискнул: роман Бориса Пастернака был тоже в числе запрещенных. И вот вопрос таможенников – взрослых серьезных людей, занимающих ответственные посты и занятых, по логике, ответственной работой, – они, официально представляющие великую ядерную державу, спрашивают официально о каких-то «запретных» книжках; что по сравнению с этим провинциальное английское ханжество и косность, на которое упирал в своем социальном романе Кингсли Эмис? – по сравнению с борьбой огромного «нерушимого» государства со своими «главными врагами» – сочинителем Флемингом, прозаиком Солженицыным, поэтами Пастернаком и Бродским.

Статья в застарелой, но некогда авторитетной «Литературной энциклопедии» давала понять, что писатель Кингсли Эмис, по большому счету, тоже недруг. Статья была написана как будто только для этого – оправдаться за некоторый «недогляд», допущенный в 50-е годы уж не знаю какими советскими службами: иностранный автор ввел передовую общественность в заблуждение своим «Джимом», человеку поверили – поскольку он критикует пороки буржуазного строя, ему оказали честь – перевели на русский язык (выдержав для надежности четыре года после публикации оригинала), его обласкали вниманием – «молодого и сердитого», «злого сатирика» буржуазной действительности, а он отплатил черной неблагодарностью – отошел вправо, оказался почитателем Флеминга, «реакционным апологетом» и продолжателем его шпионского сериала! В более современном издании «Энциклопедического словаря» по Кингсли Эмису дополнительно проходились за «натуралистическое изображение патологических состояний» (роман «Конец», 1974); на этом «ознакомление» советского читателя с творчеством Кингсли Эмиса обрывалось; читателя, видимо, подталкивали к мысли, что «Счастливчик Джим» остался единственным литературным достижением Эмиса, а после «Досье Джеймса Бонда» наступил неизбежный закат и духовная смерть бывшего «молодого и сердитого». А поскольку закат и, главное, «отход вправо», не стоит искать дальнейших встреч с духовно почившим сочинителем.

Кингсли Эмис совсем перестал упоминаться после выхода в свет в 1980 году еще одного «реакционного» романа – «Игра в прятки по-русски», в оригинале «Russian Hide-and-Seek». Автор заглядывал в будущее, в XXI век, и видел там свою зеленую Англию окраинной провинцией Красной России. Среди персонажей «Игры» – Александр Петровский, молодой, «блестящий» офицер, и Соня Коротченко – жена высокопоставленного чиновника, дама большегрудая и в любовных играх ненасытная; Соня расставляет амурные сети, Александр в них запутывается… В офицерской столовой Александр, Дмитрий, Виктор и Всеволод за завтраком обсуждают последние новости, пересыпая речь казарменной бранью… Мадам Табидзе крупно выигрывает за карточным столом, в то время как ее муж, полковник Табидзе, рассуждает о справедливости: «Ее нет. Все, что есть, все, что было в прошлом, – это цепь более или менее несправедливых действий, событий и государственных актов, а параллельно им живет идея справедливости. Во имя этой идеи совершаются все несправедливости. Возьмите любую форму рабства и идею свободы, возьмите варварские преступления во имя прогресса…»

Прямо какие-то толстовские, куприновско-бунинские мотивы! – но события имеют место не под Курском или Орлом, а в английской провинции, на английской земле, которую, как считает после определенных раздумий Александр Петровский, надо вернуть англичанам. Начиная действовать, он не подозревает, что попадет в куда более опасные сети, расставленные не Соней, а ее мужем, старшим офицером госбезопасности…

Но вернемся к «Лесовику». Его появление в 1969 году было встречено английской критикой «положительно», но без того горячего внимания, которое ранее заслужил «Счастливчик Джим», а после него, скажем, «Девушка, 20 лет». По-моему, критика не усмотрела в «Зеленом человеке» того, что она так любила усматривать в эпоху политического противостояния, – злободневности. «Счастливчик Джим» был злободневен, в нем – столкновение «передовых» детей с закоснелыми отцами. «Один толстый англичанин» – в нем тоже болезненная тема: давнее сравнение-противопоставление всего английского всему американскому. «Игра в прятки по-русски» – это о «красной угрозе», на тот момент куда уж актуальнее! А вот «Лесовик» – это о потустороннем, о подсознательном, то есть о чем-то «отвлеченном».