— А как насчет того, что Гутиеррес работал на федералов?

Бруссард покачал головой:

— Исключено. Нам бы об этом уже сказали.

— Что же случилось с Амандой Маккриди?

Бруссард некоторое время смотрел перед собой, стряхивая пепел с сигареты о край пепельницы. Потом он посмотрел на нас, в покрасневших глазах поблескивали слезы.

— Не знаю. Ей-богу, хотелось бы сделать все по-другому. Лучше бы действительно передали это дело федералам. Лучше бы… — У него перехватило горло, он опустил и прикрыл правый глаз ладонью. — Лучше бы… — Фраза осталась незаконченной.

Всю зиму мы с Энджи занимались другими делами, но ни одно из них не было связано с исчезновением ребенка. Не то чтобы обезумевшие от горя родители стремились нанимать в первую очередь нас. Мы так и не нашли Аманду Маккриди, и едкий запах неудачи, казалось, следовал за нами, когда мы по вечерам выходили куда-нибудь рядом с домом, или по магазинам, или субботним днем в супермаркет.

Рей Ликански тоже пропал, и его исчезновение в этом деле беспокоило меня более чем что-либо другое. Насколько я знал, полиция потеряла к нему интерес, поэтому причин скрываться у него как будто бы не стало. На протяжении нескольких месяцев мы с Энджи время от времени дежурили у дома его отца. Все без толку. Остывший кофе и затекшие от долгого сидения в машине конечности — вот весь результат. В январе Энджи поставила телефон Ленни Ликански на прослушку, и мы две недели слушали пленки с записями его звонков по чуть ли не тысяче номеров: в «Домашней торговой сети» он заказывал чиа петс,[36]но ни разу ни сам не позвонил сыну, ни сын ему.

В один прекрасный день нам показалось, что мы настрадались достаточно, и мы поехали в Аллегейни, Пенсильвания, и провели в дороге весь вечер. Нашли в телефонном справочнике рассадник Ликански и все выходные за ними наблюдали. Были там Ярдак, Лесли и Стэнли, трое кузенов Рея. Все они работали на бумажной фабрике, загрязнявшей воздух своими трубами и которая пахла, как тонер в ксерокопировальной машине. Все трое пили каждый вечер в одном и том же баре, флиртовали с одними и теми же женщинами и в одиночестве возвращались в родной дом, в котором жили вместе.

На четвертый вечер мы с Энджи пошли за Стэнли в переулок, где он купил кокаин у женщины, приехавшей на мотоцикле. Когда она уехала, он высыпал порошок неровной полоской на ладонь и собрался нюхнуть. Я подошел к нему сзади и, пощекотав мочку уха пистолетом 45-го калибра, осведомился, где мне найти Рея.

Стэнли на месте напрудил в штаны, и от замерзшей земли между его ботинок пошел пар.

— Не знаю. Не видел его с позапрошлого лета.

Я взвел боек и ткнул пистолетом ему в висок.

— Ты лжешь, Стэнли, поэтому я тебя сейчас пристрелю.

— Не надо! Я не знаю! Богом клянусь! Рея я не видел почти два года. Пожалуйста, ради бога, поверьте!

Энджи кивнула. Стэнли говорил правду.

— От кокаина стоять не будет, — сказала она ему.

Раз в неделю мы навещали Беатрис и Лайонела и пережевывали с ними сначала все, что знали, потом то, чего не знали, причем последнее всегда казалось более весомым и значимым.

Как-то февральским вечером мы уже прощались, они стояли у подъезда, поеживаясь от холода и, по обыкновению, желая убедиться, что мы дойдем до машины без происшествий.

— Я все думаю о надгробиях, — вдруг сказала Беатрис.

— Что? — оторопел Лайонел.

— Когда у меня бессонница, я все думаю, какое сделать ей надгробие. И вообще, надо ли?

— Дорогая, не надо…

Она отмахнулась и плотнее запахнула кардиган.

— Знаю, знаю. Можно подумать, что я сдаюсь, что признаю ее мертвой, хотя хочу верить, что она жива. Знаю. Но… понимаете… ведь ничто не говорит в пользу того, что она вообще когда-нибудь была жива. — Беатрис указала на подъезд. — Ничто не указывает, что она здесь бывала. Наша память слишком слаба, понимаете? Она меркнет. — Беатрис кивнула сама себе. — Меркнет, — повторила она, повернулась и пошла в дом.

Хелен я видел всего один раз в конце марта. Мы с Буббой метали дротики в таверне Келли, Хелен меня не заметила или сделала вид, что не замечает. Она сидела одна у стойки в углу бара, и единственного стакана ей хватило на целый час. Она смотрела в него, будто на дне могла увидеть Аманду.

Мы с Буббой приехали поздно. Минут за десять до закрытия клиенты повалили валом, в баре стало яблоку негде упасть, пришлось оставить дротики и перейти к бильярду. Потом народ стал расходиться, мы доиграли, допили пиво и по дороге к выходу поставили пустые кружки на стойку.

— Спасибо вам.

Хелен сидела в окружении стульев, которые бармен уже поставил ножками вверх на стойку из красного дерева. Я почему-то думал, что она уже ушла. Или, может быть, надеялся на это.

— Спасибо вам, — повторила она очень тихо, — за ваши усилия.

Я стоял на полу, покрытом резиновой плиткой, и понимал, что не знаю, куда девать кисти рук. Или целиком руки. Или вообще конечности, если уж на то пошло. Тело стало каким-то неловким и неуклюжим.

Хелен все смотрела себе в стакан, давно не мытые волосы падали ей на лицо, казавшееся крошечным рядом с перевернутыми стульями в тусклом свете, которым был освещен бар в это время перед самым закрытием.

Я не знал, что сказать. Даже не уверен, что вообще мог сказать хоть что-нибудь. Хотелось подойти к ней, обнять, извиниться за то, что не смог спасти ее дочь, найти ее Аманду. Извиниться за то, что не оправдал доверия, надежд, за все. Хотелось заплакать. Но я повернулся и пошел к двери.

— Мистер Кензи.

Я остановился, не оборачиваясь.

— Если бы можно было, — сказала она, — я бы все теперь делала иначе. Я бы… я бы никогда глаз с нее не спустила.

Уж не знаю, кивнул я или нет и вообще показал ли как-нибудь, что ее слышу. Знаю, что не обернулся. И был рад, что выбрался наконец на улицу.

На следующее утро я проснулся раньше Энджи, заварил кофе, попытался выкинуть из головы Хелен Маккриди и особенно это ее «Спасибо вам», сходил вниз, взял газету, сунул под мышку, вернулся на кухню, налил кофе, прошел с чашкой в столовую и едва начал читать, как выяснилось, что исчез еще один ребенок.

Звали его Сэмюэл Пьетро, ему было восемь.

Последний раз его видели в субботу днем на игровой площадке Уэймаут. Сегодня был понедельник. Его мать не сообщала об исчезновении до вчерашнего дня. Со школьной фотографии мне улыбался мальчишка с большими карими глазами на смышленой мордахе.

Я подумал, не стоит ли спрятать газету, чтобы заметка не попала на глаза Энджи. Со времени поездки в Аллегейни, после этого эпизода в переулке, когда весь пар из нас вышел и завод кончился, Энджи стала просто одержима Амандой Маккриди. Но это была не та одержимость, которая находит себе выход в действии, поскольку сделать мы почти ничего не могли. Энджи подолгу просиживала над записями, сделанными во время расследования, на листах картона рисовала ось времени и над ней прикрепляла фотографии главных действующих лиц этого дела, часами разговаривала с Бруссардом и Пулом, все об одном и том же, хоть и другими словами, постоянно возвращаясь к Аманде.